остается. И еще: возле церкви памятник стоит троим местным ребятам, погибшим на Мальвинах. Ушли добровольцами. И генерал, приезжавший на открытие, сказал, что если бы все так сражались, то за Аргентиной остались бы не только Мальвинские, но и Британские острова. Так что за нас не беспокойся, всякого чужого здесь сразу увидят, побьют и выпроводят. Оружия в деревне очень много, и деды постоянно проводят учения. Боюсь, что и Степке на день рождения кто-нибудь подарит пистолет.
На престольные праздники в церкви обязательно служат молебен за здравие болярина Николая. Из-за этих праздников, кстати, уже десятый год не могут закончить маленькую ГЭС на реке. Ее затеялись сооружать совместно с немцами, а праздники не совпадают, поэтому то бауэры пьют, то сябры. Но это так, повод для шуток. Как было бы славно, если бы бросил ты свои опасные дела и приехал к нам, и зажили бы мы здесь хорошо и свободно. Увидел бы своими глазами, как плывут в настоящей пироге двое почти голых индейцев и распевают: «Ты ж мая, ты ж мая пирапелачка…»
Но я понимаю, что ты был бы не ты, если бы прислушался к моим словам. Не подумай, это не в обиду, просто ты – такой. Знай, что тебя здесь любят.
Дон Фелипе очень привязался к Степке, даром что у самого внучат две дюжины. Да и Степка к нему привязался, каждый вечер бегает, истории слушает. Хозяйка наша, донья Сидориха, говорит, что дон Фелипе в одиночку (правда, с пулеметом) положил под деревней целый «эскадрон смерти», который во время какой-то там диктатуры послали сюда искать коммунистов. А коммунист в деревне действительно есть, но один. Бывший разжалованный комиссар отряда, дон Монастирчук. У него на стене портрет Че Гевары висит. Они даже где-то встречались в свое время.
Все здесь смешалось, Коленька, и иногда я просто не верю себе. Лежу, темно, Степка сопит, цикады надрываются, пахнет не по-нашему… Может быть, прав был Лао-Цзы?
Жду, очень жду, очень хочу тебя увидеть. Скорее бы.
Твоя Аня.
Папка, тут классно!
Товарищ командир, задание выполнено. Жду дальнейших указаний.
Агафонов.
Николай Степанович положил письмо в бумажник, бумажник же спрятал в карман.
– Спасибо, дочерь шатров, – улыбнулся цыганке. – Хорошая весть хороша вдвойне, когда ее приносит красивая вестница. Как наша бабка?
– Вот об этом я и хотела просить, – сказала Светлана. – Хочет говорить с вами. Только…
– Что?
– Чтобы вы сами к ней пришли. С подарком.
– А велик ли должен быть подарок?
– Это вы уже сами решите…
– Ой, не темни. Чего хочет бабка?
– Не помирать хочет.
– Ага…
Николай Степанович задумался. В конце концов, шесть граммов «катализатора Фламеля» у него еще оставались. Правда, все шесть были как бы предназначены уже кому-то, расписаны были… хотя и не обещаны. С другой стороны, бабка могла дать бесценные сведения… Не хочет помирать… Как будто кто-то хочет…
– Хорошо, – решился он. – Поехали.
ПО ДЫМНОМУ СЛЕДУ
– Мать моя женщина, как вспоминать начинаю, так очко и по сю пору играет. Взяли нас в парашютисты в тридцать пятом, Осоавиахим, бортюхи драные, так бы всех без парашютов и покидал бы вниз… Я-то коренной москвич, а они откуда попало. В основном из деревни. В четыре утра встаем, в пять на поле, в шесть прыгаем, в восемь на завод. А ты думал! Еще срок тогда за опоздание не придумали, чинга их мадре, а остальное уже все было. И вот мы, молодые дубы, надрывались… да и не только дубы, девки тоже скакали с небес, как лягвы в ведьмин день. Сколько их поубивалось – страх. Да которые и не поубивались, от тех тоже толку мало было… да. Вот. А потом отобрали из нас, скакунов, полторы сотни. Энкавэдэ отобрало. Ну, с моей-то пролетарской анкетой вопросов не было.
И стали готовить отдельно. На Кавказ увезли, в Боржом. Раньше вода такая была… И вот после этой их подготовочки осталось нас из полутора сотен всего-то шесть десятков. Остальные кто побился, кто померз. Потому что без привычки…
Так вот нас готовили, не в пример… Потом вернулись в Москву, в Монино. Там лагерь наш был. Еще две группы туда же прикатили: их отдельно от нас натаскивали. Короче, собралось нас двести гавриков. И вот в тридцать шестом уже, в начале года, приезжает к нам товарищ Агранов, большой руки чекист, сперва рассказывает про дружбу свою с Маяковским, декламирует поэму «Хорошо!», а уж потом и начинает проводить настоящую политграмоту.
Высоко в горах, говорит товарищ Агранов, живут и трудятся махатмы (мы их тут же «мохнатыми» прозвали). С Лениным они крепко дружили, письма ему писали. Дескать, правильно, Ильич, сделали, что церквы порушили, что в алтарях насрали, что богато людей поубивали. Одобряли ленинскую политику. А теперь их англичане начали в оборот брать. И вот должны мы их освободить от колониального гнета…
Сладко так заливал товарищ Агранов – заслушаешься. Сам такой видный, образованный. Вам бы, говорит, товарищи курсанты, Упанишады надо бы законспектировать, да классовый враг времени не оставляет.
А еще товарищ Чкалов к нам зачастил. Сам. Валерий Палыч. Ну, от этого мы как на седьмом небе себя чувствовали. Это все равно как бы к вам в школу Гагарин пришел. Ага, слышал про Гагарина… А Чкалов все про самолеты рассказывал. Как полетим да как возвращаться будем. Сложное это дело было в те времена.