юридических наук. Даже я на его месте не вел бы себя иначе.
— Мне трудно представить себя на месте укрывателя краденого, — холодно улыбается Шахинов, — но подменять собой Гандрюшкина никому из нас не стоит. На своем месте он поступил так, и только так, как мог поступить именно он.
МУХОМОР
Рат вернулся с пожилой домохозяйкой и дворником, подмигнул нам: порядок.
Пока Асад-заде их допрашивал, я подготовил людей для опознания. Вместе с допросами эта процедура заняла часа полтора, но Рат до конца не выдержал и, бросив: “Я за Мухомором”, — умчался.
Уже по предварительным описаниям соседей стало ясно, что речь идет о Мамонове. Опознание прошло без неожиданностей. Небольшое отличие в показаниях свидетелей касалось только времени пребывания Мамонова у Гандрюшкина: домохозяйка заметила постороннего на день раньше — на то и женщина.
Перед уходом в камеру Мамонов попросил очередную порцию сигарет, задумчиво сказал:
— Докопались все-таки, а… Прям как в кино. — В дверях опять остановился. — Неужель по платку определили?
— Может быть, теперь все как следует расскажешь? — ответил я вопросом на вопрос.
— Не, начальник. Я свое рассказал, теперь пусть хрыч рассказывает.
Ввалился Рат, взял сигарету, значит, чем-то озабочен.
— Где Гандрюшкин?
— В КПЗ оформляется.
С непривычки поперхнулся дымом, выругался.
— Как ты думаешь, чем этот тип занимался, когда я влез к нему под лестницу? Ладно, не мучайся. С карандашом в руках штудировал УПК[27]. Как это тебе нравится? У него с детства интерес к юриспруденции.
— Болезненный.
— Я так и сказал. Потом прочитал ему про обыск, знаешь, где “предметы и ценности, добытые преступным путем, скрыты”, хотел сразу расколоть.
— Ну и что? — механически спросил я, потому что догадался о результате и о том, что именно тревожит Рата.
— Ты понимаешь, такое впечатление, что вещей у него уже нет.
Именно об этой возможности я подумал утром и промолчал. Промолчал дважды: у Шахинова, потом — у Рата. Что мне помешало во второй раз? Ложное самолюбие? Пожалуй, нет, перед Ратом я не постеснялся бы отказаться от ошибочного мнения. Боязнь выглядеть “подпевалой” — вот что. Как же товарищ мог подумать: только что ты говорил одно, а побывав у начальства — другое. Смешно, по для компромисса с собственным разумом иногда бывает достаточно даже таких вот нелепых доводов.
Рат смял окурок:
— Поплакались, и ладно. Теперь поздно.
Асад-заде уже приготовил протокол допроса подозреваемого и в ожидании Гандрюшкина заполнил верхушку.
— Бери материалы, поехали за санкцией на обыск, — сказал Рат, — а ты, — он обернулся ко мне, — в порядке его поручения допроси Мухомора.
— Я поручаю, — согласился Ариф. Рат хмыкнул и потащил его за собой.
Всегда любопытно впервые увидеть человека, о котором уже сложилось определенное представление. В данном случае внешнее сходство между оригиналом и созданным в воображении образом оказалось настолько разительным, что я улыбнулся. И впрямь мухомор. Хилое туловище, еще более сужаясь в плечах, незаметно переходило в длинную шею и увенчивалось головкой-шляпкой с аккуратно зачесанным пробором в набриолиненных волосах.
Он подошел к стулу, но не сел. Оперся на спинку рукой, взглянул на меня, как сфотографировал, и резко качнул “шляпкой”.
— Унижен и оскорблен, но смеха вашего достоин. Пригрел перелетную птичку, а она змеей обернулась. Ужален я, ох как ужален. — Вытащил заглаженный конвертиком платок, промокнул глаза.
“Пятистопное ископаемое какое-то”, — подумал я. Словно провинциальный актер-неудачник, замороженный в конце прошлого века, вдруг ожил во всей своей оттаявшей красе.
Гандрюшкин снова произвел фотосъемку, на этот раз несколько увеличив выдержку, — хотел узнать впечатление.
— А платочек вам Валя выстирала?
— Валентина Степановна — моя невеста. Подробности эти…
Он запнулся. Как у всякого невежды лексикон его был ограничен: слово “интимные” в нем отсутствовало.
— …личные, — нашел все-таки синоним, — к делу не относятся.
На его печально-осуждающий взгляд, установленный на предельно длительную выдержку, я отреагировал совсем уж неприличным вопросом:
— Почему же вы невесте своей ничего из краденого не подарили: платочки вместе, а золото врозь? Или не про всех клиентов вам рассказала?
Гандрюшкин сел и съежился, как мухомор на солнцепеке.
— Вы можете выдать краденые вещи до производства обыска, тем самым облегчив свою вину.
Я произнес эту официальную фразу бесстрастным тоном, втайне надеясь на успех. И ошибся. Меня обманул его подавленный вид, но как раз про обыск упоминать и не следовало. Наша догадка об истоках совершенных краж явилась для него обескураживающим откровением, а услышав про обыск, он снова почувствовал себя на прежних, заранее продуманных позициях. А позиции эти без обнаружения вещественных доказательств казались ему неприступными. И небезосновательно: при отсутствии вещей нет и укрывательства краденого, а пособничество путем снабжения информацией трудно доказуемо — ведь мог же он делиться с Мамоновым, как и Валя с ним самим, без всякого умысла. Теперь я окончательно уверился, что вещей в доме Гандрюшкина нет и найти их, когда игра пошла в открытую, будет нелегко.
Гандрюшкин выпрямился и перешел в контратаку:
— Я хочу прокурора.
Я терпеливо разъяснил, что знакомство с прокурором состоится обязательно, но позже, когда придется выбирать меру пресечения, а может быть, в этом и вовсе не будет надобности, если наши вполне обоснованные подозрения не подтвердятся. Кроме того, прокурору сообщено о задержании Гандрюшкина, а жалобы можно подавать в письменном виде на бесплатной казенной бумаге, кстати, очень дефицитной.
Потом я перешел к допросу по существу, и он тут же заявил:
— На ваши вопросы я хочу изложить сам.
Весь разворот протокола он заполнил на одном дыхании, будто по памяти шпарил. Мы явно с ним просчитались, вернее, недооценили. Он оказался не так прост, как думалось.
А “изложено” им было вот что:
“Ввиду бедственного материального положения и крайне одинокой старости в свободное время после работы я согласился на временное проживание упомянутого в вопросе гражданина по фамилии Мамонов который обманув мое доверие занялся преступными кражами и воровством тем навлек на меня тяжкое и обидное подозрение в присвоении вещей им украденных мною доселе невиденных и незнаемых как я предполагаю им то есть вором Мамоновым распроданных и пропитых…”
Дальше, в том же высокопарном слоге и без знаков препинания он просил “для собственного очищения” произвести у него обыск и “со всем усердием” признавал себя виновным в нарушении паспортного режима.
На обыск я не поехал. Рат предложил мне срочно допросить Огерчук: помимо всего прочего, ей могли быть известны неустановленные связи Гандрюшкина.
