Казалось, он спутал мысли друга, чтобы после взаимного молчания дать ему понять — от меня, мол, не скрыто ничто.
— Напишешь — приеду. — И с болью, покорностью: — Стану нянчить внуков — матросов…
Когда появляется будущее, тогда за спиной встает прошлое. Где-то на суровой земле была Вятка, двое вятичей ехали, ехали и заехали черт знает куда! Почему же они должны расставаться?
В первый день Бабушкин подошел к ратуше без вещей. А какая поклажа у матроса-странника? Ждал долго. Не увиделись. Было еще два других дня. Задержка почему-то принесла Бабушкину облегчение.
На второй день пришла Муза и не дождалась Василия.
В этот день в таверну заявился представительный господин, попросил хозяина вызвать вниз русского матроса. Бабушкин спустился, он-то и был нужен. Мужчина отрекомендовался:
— Бывший начальник розыскной полиции в бывшей русской столице…
Бабушкин никогда не имел дел с полицией, счел посетителя эмигрантом.
— Я не нуждаюсь в охране.
— А вы не помните Ялту? Ресторан… Русские господа спорили: сколько человек поднимет на столе силач, знакомый Терентия…
— Было такое дело.
— Не откажите в любезности выйти со мной для разговора на улицу.
Вышли.
— Я приехал из Ленинграда по некоторым старым делам. — Шидловский никогда еще не был в таком двусмысленном положении. — Меня просили тут, не удивляйтесь, пожалуйста, обратиться к вам, не скрою, за маленькой помощью. Ну знаете… не за великой.
— Из Ленинграда? Повторите!
— Из Ленинграда. Что вас удивляет?
— Меня? Нет, ничего. — Бабушкин читал, что Петроград по просьбе питерских рабочих переименован в Ленинград, но так впервые ему назвали этот город по-русски. — Ну хорошо… А там остались “Кресты”? — И грубовато: — Большевики амнистировали царских полицейских?
— Не сказал бы. Видите ли, я не сидел в “Крестах”. От политики держался в стороне, если… если не мог помочь политическому.
— Что же вы делали в Петрограде? В… Ленинграде… Торговали на рынке полицейской одеждой?
— Могу удовлетворить ваше любопытство. Я, например, проводил беседы с молодыми стражами советских границ, читал лекции курсантам.
— Здорово получилось! Как пережили понижение по службе? Что вас привело в Марсель? А что делают наши бойцы? Поддубный еще не вернулся из Америки?
На пестрых улицах многоязычного города никто не прислушивался к их разговору. Шидловскому удалось самому перейти к вопросам:
— А что представляет из себя марсельский фаворит? Очевидно, это — татуированный борец в маске…
— А кто его знает! Меня интересует не его лицо, а лопатки.
Шидловский решил подойти к цели своего свидания с Бабушкиным:
— Правосудие заинтересовалось его лицом.
— “Марсельские тайны”? А вы тут при чем? Разве “Маска” — русский?
— Предположительно — немец. Но дело не в его национальности.
— Так или иначе, но это печаль здешней полиции. Вы же знаете, что, когда происходит борьба, маску снимают с лица только в конце чемпионата.
— Не совсем верно.
— Как так?
— Маску снимет борец по требованию публики.
— Публики, а не полиции!
— Когда борец в маске будет лежать на лопатках, — сказал Шидловский, посмотрев в глаза Бабушкина.
— Так кто позволит ему лечь на лопатки в начале или не до конца чемпионата?
— Надо заставить открыть лицо.
— Тогда закроется чемпионат. Вы что, не знаете профессиональной борьбы? Маска — одна из весомых приманок. Под маской выпускают на ковер если не самого сильного, то и не середнячка, а опытного противника, умеющего постоять за себя. Теперь разобрались?
— Но ведь и с ним станут бороться не слабосильные.
— Тогда возможна ничья — “Маска” остается нераскрытой.
Шидловский наступал.
— Мне рассказывал Терентий, как вы во Владивостоке унесли с “Мэри Норт” Олега Иванова. Благодарная мать…
— Полноте! Кроме горечи, ничего не испытывал. Вспоминать не хочу.
— Не понимаю вас.
— Ну одного спас, а других увезли.
— Значит, вы приняли близко к сердцу судьбу этих всех петроградских детей?
— А вы бы остались равнодушным?
— Нет. Я и Томилин, а он вас считает благородным человеком, оба мы беспокоимся тут о тысячах наших держателей полисов страхового общества “Меркурий”. Общество ликвидировалось. Держатели полисов должны получить деньги. Золотой фонд “Меркурия”, обеспечивающий выплату денег в твердой валюте, отправлен из Канады во Францию. “Мэри Норт” в пути. Корабль с золотом ждут в Марселе. Вокруг золота и “Меркурия” темная и преступная борьба. Одна из нитей заговора связана с марсельским чемпионатом. Многие другие нити ведут, как мне говорили, к крупным финансистам, дельцам. Называют имя Леру. Есть и другие, но это не наше дело. Чем бы ни кончилась вся эта грязная история, пострадают держатели полисов.
— “Мэри Норт”? Вы сказали: “Мэри Норт”?
— Почему это вас поразило? А, понимаю!
— Кто держит в карманах полисы? Буржуи!
— Сотни, тысячи русских людей, которые страховали свое имущество от огня. Имущество честных людей. Квартиры, дома…
— Домовладельцы. Что-то я не видел, не знал, чтобы наши вятичи получали какие-то ценные бумаги от “Меркурия”.
— Страховали, платили страховку в городах, пригородах. Послушайте, Бабушкин, вы же не анархист! Советское правительство больше, чем вы, знает цену буржуазии. Томилин — официальный представитель держателей полисов, живущих в нашей стране. Его послали во Францию представлять интересы некапиталистов.
— Что же, я должен спасать полисы? Я — матрос, я — борец, человек, которого ваши курсанты без зазора пристрелят на границе.
— Вы же не станете пробираться через границу ночью, тайком?
— А что же, я покачу, как ваш Томилин, как вы, в спальном вагоне? Прямым сообщением?
Бабушкин задумался. Что хорошего видел он в Вятке? В Марселе о Вятке и вспоминать смешно. Там у него не осталось людей, близких по крови. Но своя кровь манит туда — к глухим дорогам, морозному ветру, дубовым вешкам, северным сумеркам, к пахучему омету возле сарая из теса, к скотному двору, риге, к ржаному воздуху от свежей соломы и мякине на гумне. Черное небо. Дым из трубы избы, самовар с легким угарцем. Хорошо бы иметь своего дитятку, подержать на груди, походить с ним в лаптях. А в черные ночи волчьи глаза да испуганный всхрап кобылы… Очнись! Погляди, что кругом. Жаркие улицы, веселые заведения. Дома, похожие на населенные людьми баржи, сползали к морю. Одинокие удильщики на камнях. Кто тебя тут потревожил?
Шидловский что-то говорил, замолчал. Он не ждал от Бабушкина больше вопросов — их беседа ничем не закончилась. Матрос, казалось, забыл про него, но Шидловский посчитал свою миссию выполненной.
