— Ух! — выдохнул Илья.
В ларце лежал сверток алого сукна, перевязанный плетеным арканом. Истлевший ремень рвался, а тонкое сукно расползалось на мохнатые лоскутья. Из такого же сукна был сшит алый кафтан анюйского землепроходца. С величайшей осторожностью Любич развернул сукно.
В свертке покоилась объемистая старинная книга, похожая на церковный молитвенник. Кожаный переплет ее запирали потемневшие серебряные застежки. В кожу врезался перламутровый крест необыкновенной формы: серебряное колесо корабельного штурвала охватывало скрещение перламутровых перекладин.
— Светское оформление, — удивился Любич, — штурвалом изукрасили молитвенник мореходы…
Он отстегнул застежки и раскрыл книгу. Переплет из тонких дубовых досок был обтянут кожей, титульный лист расписан замысловатыми заглавными буквами — киноварью и золотом.
Любич свистнул:
— Вот так молитвенник! — Он громко прочел заглавие: — “Ход в Заносье. Слово о подвиге казаческом”.
— А тайник?
— Нет тайника, — отмахнулся Любич. — Землепроходец спрятал в Атаманской башне клад драгоценнее платины…
Мы перелистали старинную рукописную книгу. Написана она была скорописью XVII века с такими залихватскими завитушками, что даже Любич растерялся. Он разбирал лишь отдельные абзацы. Целые страницы неразборчивого текста, попорченные к тому же плесенью, требовали кропотливого изучения.
Нам посчастливилось откопать уникальную воинскую казачью повесть XVII века.
Из тьмы веков выступила необыкновенная история, полная драматизма и суровой поэзии.
Повесть состояла из стихотворного пролога, названного “Разнобоярщина”, и трех частей: “Перстень”, “Вотчина Златокипящая” и “В Заносье”.
В прологе автор поет торжественную песнь казачеству, вспоминает, откуда повелись на Руси вольные наездники, сравнивает казаков с “богатырями светорусскими”. Величает Дон отцом казачества. Певец рневно укоряет бояр и дворян государевых в междоусобицах, алчности, лихоимстве, утеснении холопов; уличает в измене государству Русскому в тяжкое Смутное время. В единстве и крепости государства он зрит силу, способную сломить “разнобоярщину”. Славя государство великое и пространное Московское, многолюдное, “сияющее посреди всех государств яко солнце”, он сокрушается, что казачество зародилось и умножается “отбегохом и с того государства Московского от холопства полного, в пустыни непроходные”.
Песню грозную и величавую казачий певец поет о подвигах витязя отважного, орла степного, радетеля воли казаческой, “любомудрого” предводителя стотысячного войска — Ивана Болотникова, наводившего “страх и скорбь на бояр алчущих”. Певец плачет об участи смелейшего воина, изменнически ослепленного и убитого боярами в темницах Каргопольского монастыря, призывает к “отмщению нещадному, кровавому…”
Пролог оканчивается эпическим раздумьем о Правде в государстве. Автор ищет Правду в казачьем укладе всеобщем, мечтает о государстве, где “любомудрием правит Круг казаческий”, а старшины и атаманы “волю Его сполняют”.
Последняя строфа звенит призывом “беречь накрепко волю казацкую, искати Новую Сечь Вольную на дальних Украинах”.
— Вот так стих — кованый…
Любич даже побледнел от волнения и торжественно заявил, что найден превосходный образец поэзии древности.
Вслед за прологом в первой части повести рассказывается история перстня. Эти страницы сильно повредила плесень, и Любич уловил лишь общий смысл текста…
Смутно вырисовывалась драматическая судьба отрока монастырского “во сажень ростом, не вкусив мирской суеты, во иноческий чин вступившего”. Старый схимник Каргопольского монастыря, обучив отрока грамоте и любомудрию, открывает ему “чюдный мир” летописей, хроник византийских, былин и древнерусских воинских повестей. Сам того не ведая, наставник пробуждает в молодце жаркое стремление к ратному подвигу. На смертном одре схимник передает пестуну драгоценный перстень мученика за правду — Ивана Болотникова, убитого “кривдою боярской”, и успевает вымолвить, что “несчастный воин велел снесть перстень удалым молодцам, пусть де орлами вольными летают…”.
— Перстень?! Послушайте Любич, не помните ли вы отчества Болотникова?
— Исаевич… Иван Исаевич Болотников. Ваше кольцо с рубином, Вадим, принадлежало предводителю казацкого восстания. Летящий орел — именная печать знаменитого атамана.
Любич долго рассматривал в лупу позеленевшие листы.
— Черт побери, не пойму: откуда тут девица взялась?!
Он продолжал пересказывать текст. Молодой чернец бежит в Сибирь с заветным перстнем и “красной девицей Авдотюшкой”. Беглянка скрывает девичество мужской одеждой и выглядит “отроком красоты несказанной”. В Тобольске — “стольном граде Сибирском” — их принимают в казаки. “Во казацком чине” они пускаются в трудный путь к Якутскому острогу.
— Не славная ли это спутница анюйского землепроходца?
— Не знаю… Для тех времен такой маскарад неудивителен. Въезд “жопок” в Якутск был запрещен тобольскими воеводами, и свою девицу удалец переодел отроком.
Увеличительное стекло дрожало в руке краеведа, он рассматривал с необычайным волнением листы следующей части повести.
— Не правда ли, здорово? “Вотчина златокипящая”! Ваш землепроходец, Вадим, не только великий грамотей, но и даровитый писатель. Иначе и не скажешь — в Якутском остроге скапливались бесценные пушные богатства…
Удалец с “отроком” прибывают сюда вовремя. Якутский острог бурлит, готовый к “извержению огненному”. Здесь, на краю света, собрались самые отчаянные головушки — казаки, высланные из Тобольска, Мангазеи, Енисейска, непослушные, непокорные, “заводчики разных смут казаческих”. Недовольство накалилось злоупотреблениями якутских воевод, душивших новоселов повинностями.
Появление удалого молодца с именным перстнем Болотникова (печать атамана помнили многие ссыльные казаки) приводит к вспышке.
Объединившись, казаки и гулящие люди решают истребить воевод, стрельцов и ярыжек, захватить Якутский острог. Воеводам удается схватить одного из заговорщиков. Не стерпев пытки каленым железом, он выдает план восстания. Воеводы “оберегаютца”, верные им стрельцы ловят главного зачинщика мятежа — бывшего есаула Болотникова — Василия Бугра. Его бьют на площади кнутом и заковывают в кандалы.
— Ух! Смелая люди была… — пробормотал Илья.
Он слушал Любича так внимательно, что трубка его давно погасла.
— Просто удивительно! — воскликнул ученый. — На Крайнем Севере нашелся документ, решающий давний спор…
— Дальше? Что было дальше? Переводите же, Любич…
Удалой молодец силушкой богатырской ломает решетку темницы в подвалах якутского приказа, освобождает Василия Бугра. Казаки захватывают ружья, пороховую и свинцовую казну, а у пристани струги и купеческий коч с хлебными и соляными запасами. На коче и в стругах “полета удальцов побежали на низ Леною рекой на море”. С того времени “Авдотюшка не скрывается, в сарафан девичий одеваетца”…
— Представляете, Вадимище, что мы нашли?! Тут вся подноготная якутского казацкого восстания…
— Казацкого восстания?
— Вот именно. Историки так и не разгадали причин далекой якутской вспышки. Она казалась им случайной. А тут гремучим порохом послужили сподвижники Болотникова…
Окончательно потрясла Любича последняя глава казачьей повести о перипетиях бурного плавания казаков — “в Заносье”.
Восставшие казаки укрылись в протоках огромной дельты Лены. Они решают плыть морем студеным
