Корма бригантины погрузилась в пузырящуюся воду, и хор из полдюжины голосов стройно пропел:
— Ну-ка, Вирджин, поддай ей жару!
— Ставь все паруса! Спасайся, пока не поздно! Ты как раз над ней.
— Спускай! Спускай паруса! Все до одного!
— Всем к помпам!
— Спускай кливер и действуй баграми!
Тут терпение шкипера лопнуло, и он дал волю своему красноречию. Мгновенно все побросали рыболовную снасть, чтобы достойно ему ответить, и шкипер узнал много любопытного о своем судне и о порте, куда оно шло. Его спросили, застраховался ли он, где он стащил этот якорь, потому что он-де принадлежал «Кэрри Питмен»; его шхуну обозвали мусорной шаландой и обвинили в том, что она засоряет море и распугивает рыбу; кто-то предложил взять его на буксир, а счет за услуги представить жене; а один нахальный юноша подгреб к самой корме бригантины, шлепнул по ней ладонью и прокричал:
— Встряхнись, лошадка!
Кок осыпал его золой из печки, а тот юноша ответил ему тресковыми головами. Команда бригантины стала швырять в лодки кусками угля, а рыбаки пригрозили взять судно на абордаж.
Если бы бригантине грозила настоящая опасность, то ее непременно бы предупредили, но, зная, что она находится далеко от скалы, рыбаки не упускали возможности повеселиться. Их веселью пришел конец, когда в полумиле от них Вирджин снова заговорила в полный голос, и несчастная бригантина поставила все паруса и пошла своей дорогой. Лодки же решили, что победа осталась за ними.
Всю ту ночь Вирджин хрипло ревела, а на следующее утро перед глазами Гарви предстал сердитый, клокочущий океан, на белоголовых волнах которого, мельтеша мачтами, качались шхуны, ждавшие, кто начнет рыбачить первым. До десяти часов на воду не спустилась ни одна лодка, и лишь потом пример подали братья Джерральды с «Дневного Светила», вообразившие, что стало потише. Через минуту к ним присоединились многие другие; Диско Троп, однако, заставил свою команду заниматься разделкой. Он не видел смысла в безрассудстве, и к вечеру, когда разыгрался шторм, они получили приятную возможность принимать у себя промокших незнакомцев, искавших любого убежища от шторма. Мальчики с лампами в руках стояли у блоков, а принимавшие лодки взрослые одним глазом косились на набегавшую волну, чтобы в случае нужды бросить все и спасать свою собственную жизнь. Из темноты то и дело доносился истошный крик: «Лодка, лодка!» Они подцепляли и вытаскивали сначала вымокшего человека, а потом полузатопленную лодку, и скоро палуба была уставлена горками лодок, а на койках уже не оставалось свободных мест. Пять раз за вахту Гарви с Дэном приходилось бросаться к гафелю, привязанному к гику, и цепляться руками, ногами, зубами за канаты, рангоут или промокшую парусину, чтобы не оказаться за бортом. Одну лодку разнесло в щепы, а ее седока волна швырнула на палубу, раскроив ему череп. На рассвете, когда уже можно было разглядеть несущиеся белогривые волны, на палубу взобрался посиневший страшный человек с переломанной рукой и спросил, не видели ли они его брата. Во время завтрака за столом оказалось семь лишних ртов.
Весь следующий день шхуны приводили себя в порядок, и капитаны один за другим сообщали, что их команды в полном составе. Погибли два португальца да один старый рыбак из Глостера, но раненых было много. Две шхуны потеряли якоря, и их унесло далеко на юг — на три дня плавания. На французском судне, у которого «Мы здесь» выменяла табак, умер один член экипажа. Сырым, мглистым утром она тихо снялась с якоря и с повисшими парусами отплыла на глубокое место. Пользуясь подзорной трубой, Гарви наблюдал за похоронами. Он увидел лишь, как за борт опустили продолговатый сверток.
Никакой службы они, по-видимому, не служили, и только ночью, когда они стали на якорь, над усеянной звездами черной водой зазвучала грустная, похожая на псалом, песня.
Том Плэтт побывал на французской шхуне, потому что, объяснил он, умерший был, как и он, масоном. Оказалось, что волна бросила несчастного на бушприт и переломила ему спину.
Весть о гибели матроса разнеслась вокруг с быстротой молнии, потому что, вопреки обычаю, француз объявил аукцион вещей погибшего — у того не было ни друзей, ни родных на берегу, — и все его пожитки были выставлены на крышке рубки: от красной шапки до кожаного пояса с ножом в чехле. Дэн и Гарви находились в это время в «Хэтти С.» над глубиной в двадцать саженей и, конечно, не могли пропустить такое зрелище. Они долго гребли к шхуне, и, немного потолкавшись среди толпы на борту шхуны, Дэн купил нож с любопытной бронзовой ручкой. Спрыгнув в лодку и оттолкнувшись в моросящий дождь и морскую зыбь, они вдруг сообразили, что позабыли о своих лесках.
— Нам совсем не помешает согреться, — сказал Дэн, дрожа в своем дождевике, и они погребли в гущу белого тумана, который, как обычно, спустился на них без предупреждения.
— Здесь чертовски много течений, чтобы полагаться на чутье, — продолжал Дэн. — Брось-ка якорь, Гарв; половим здесь, пока эта штука не поднимется. Нацепи самое большое грузило. На этой глубине и три фунта будет не много. Видишь, как канат натянулся.
Какое-то безответственное течение до отказа натянуло якорный канат лодки, а туман был такой, что на расстоянии корпуса лодки не было ничего видно. Гарви поднял воротник куртки и с видом бывалого моряка нахохлился над катушкой лесы. Туман уже особенно не пугал его. Они какое-то время рыбачили молча, и клев был хороший. Затем Дэн вынул свой нож и попробовал, хорошо ли он заточен, резанув им по борту.
— Отличная штука, — сказал Гарви. — А почему за него так мало запросили?
— Это все из-за их дурацких католических предрассудков, — ответил Дэн, вонзая в лодку блестящее лезвие. — Нельзя, мол, брать железные вещи покойника. Видел, как эти французы отступили, когда я предложил цену?
— Но ведь на аукционе покойника не было. Это же чистый бизнес.
— Мы-то это знаем, а у них в мозгах одни предрассудки. Вот что значит жить в прогрессивном городе. — Дэн стал насвистывать залихватскую песенку.
— А почему не торговался рыбак из Истпорта? Сапоги ведь он купил. Или Мэйн, по-твоему, тоже не прогрессивный?
— Мэйн? Тьфу! Люди там бестолковые или просто нищие. Даже дома у них в Мэйне некрашеные. Сам видел. А тот рыбак из Истпорта сказал мне, что в прошлом году этот нож побывал в деле.
— Неужто покойник пырнул им кого-то?.. Подай-ка колотушку. — Гарви втащил рыбину, наживил крючок и забросил леску.
— Человека зарезал! Я как узнал про это, еще больше захотел заполучить нож.
— Господи! А я и не знал, — повернулся к нему Гарви. — Даю за него доллар… когда получу деньги. Нет, два доллара.
— Честно? Неужто он тебе так нравится? — спросил Дэн, покраснев. — Сказать по правде, я купил нож для тебя. Я тебе сразу его не отдал, потому что не знал, захочешь ли ты или нет. Так что, бери, Гарв. Как-никак мы с тобой в одной лодке ходим и так далее, и тому подобное, и прочее, и прочее… Эй, держи!
— Но послушай, Дэн, зачем…
— Бери, бери! Мне он ни к чему. Пусть он будет твоим.
Соблазн был слишком велик.
— Дэн, ты настоящий человек, — сказал Гарви. — Я буду его хранить, пока жив.
— Приятно слышать, — ответил Дэн, радостно рассмеявшись, и заметил, явно желая переменить тему: — Смотри, твоя леска за что-то зацепилась.
— Запуталась, верно, — сказал Гарви и дернул за лесу. Но сначала он надел на себя ремень и с восторгом вслушивался, как ножны постукивали по банке. — Проклятье! — воскликнул он. — Можно подумать, что она зацепилась за клубничные водоросли. Но ведь здесь дно песчаное…
Дэн дотянулся до лесы и глубокомысленно хмыкнул.
— Так может вести себя палтус, если он не в настроении. Дно здесь не клубничное. Ну-ка дерни еще раз! Смотри, поддается… Давай лучше вытащим и посмотрим, в чем дело.
Они потянули вдвоем, при каждом обороте крепя леску, и на поверхность грузно выплыло что-то тяжелое.
— Везет тебе! Тянем-потя…
