— Забыл дядя семью. Не хочет видеть сыновей, — все чаще и чаще говорил Абдулла. — Совсем басмачом стал.
— Послушай, Абдулла, — сказал я ему при последней встрече. — Ты сегодня ночуй в селе. А к матери заедешь на восходе, когда проедет по урочищу утренний патруль. После пяти часов.
— Почему, Абдылда-ака?
— Ну какой я «ака»? Тебе — семнадцатый, мне двадцать седьмой идет. Говори — товарищ.
— Хорошо. Почему мне нужно ночевать в селе, джолдош Абдылда Исабаев?
— Дядя тебя не знает, джолдош Абдулла. Он, наверное, думает: все время в юрте кто-то посторонний ночует. Неспроста.
Как может быстро меняться выражение лица у человека, как в одно мгновение настроение становится совсем иным: мрачного Абдуллы как не бывало, глаза загорелись, а на бледных щеках заиграл румянец.
— Ай, правильно, Абдылда-ака! Ай, как правильно! «Правильно-то правильно, — думал я. — А если возьмет да и уведет Дердеш-мерген свою семью в Китай, в банду Джаныбека? До границы отсюда рукой подать — за ночь дойти можно… Бросят они юрту и налегке наверняка доберутся. Не слишком ли доверяешь, Абдылда, человеку, который пробыл у Джаныбека одиннадцать лет? Может быть, он не только всего насмотрелся, но и ко многому руку приложил? Ой, смотри, Абдылда…»
Не спал я ночь. Не мог уснуть. Еще светать не начало, как я выехал и подъезжал к мосту задолго до условленного срока. Конь то тупнет копытом по пыли, то цокнет по камню. Тихо, еще и ветер не просыпался, облака дремлют около высоких скал, точно кони у коновязи. Понурые серые кони в предутренней мгле.
Вдруг — треск в кустах джерганака! Кто-то напролом через непролазную чащу бежит. Я схватился за маузер. Гляжу — Абдулла выскочил.
— Джолдош Абдылке! Джолдош Абдылке! — кричит.
Спрыгнул с коня — и к нему. Сначала и не пойму никак, почему он так кричит. По-русски это все равно, что «дорогой товарищ Абдылда». Не обращался он раньше ко мне так. Запыхался Абдулла и не разберешь — от горя ли, от радости он спешит. Подбежал, на лице у него царапины от колючей облепихи — по- киргизски ее джерганак зовут.
— Был! Приходил дядя!
Схватил меня Абдулла, хохочет, обнимает. Ну совсем мальчишка.
— Успокойся, — сказал я. — Отдышись и рассказывай. А он все успокоиться не может — обнимает и хохочет.
— Приходил дядя!.. Под утро пришел… Явился…
— Хорошо, Абдулке, хорошо. Успокойся и рассказывай.
— Явился! Явился!..
Сели мы на камни при дороге. Вытер я кровь на лице Абдуллы, что из царапин сочилась. Сначала лопотал он довольно несвязно, однако успокоился и передал, что услышал о встрече. Явился кузнец в юрту, женщин разбудил, они — детей. Пока женщины хлопотали у дасторкона, чай готовили, Дердеш-мерген посадил двойняшек, мальчишек своих, к себе на колени. И сидел молча. Дичились сначала его сыновья, а он пригнул, прижал их головы к своей груди, молчал и вздыхал. Подали женщины чай, а он не отпустил своих двойняшек с колен, взял пиалу и спросил: «Двадцать три дня я наблюдал за вами, был около вас. Думал, приготовили мне западню. Кто-то посторонний ночевал у вас. Кто он?» — «Сын мой, твой племянник Абдулла», — ответила моя мать. — «Взрослый уже, совсем мужчина, — сказал кузнец. — Увидеть его хочу. Пусть придет он ко мне, слышите, женщины? Этой ночью буду ждать его в ущелье. За час до восхода луны, около караташа, черного камня. Знаете, где караташ, женщины?» — «Абдулла знает», — ответила мать. И опять молча сидел кузнец. Женщины не спрашивали его ни о чем. Потом посмотрел Дердеш-мерген вверх, увидел в чамгарак — отверстие в потолке юрты, — какого цвета стало небо, сказал, что пора, скоро патруль поедет по ущелью, поцеловал сыновей и ушел…
Так сказал мне Абдулла.
Поведение Дердеш-мергена можно толковать по-разному, размышлял я. Он чрезвычайно осторожен. Справедливо одно: он действительно очень любит своих детей, если двадцать три дня ждал возможности навестить их. Однако его могли задержать и другие причины, о которых мы ничего не знаем. И неизвестно, где Осман-Савай. Куда подевался этот джельдет-палач? Вряд ли кузнец посвятил его в свои намерения, что выжидает удобного случая повидать сыновей.
Но раз дело начато, его необходимо довести до конца. Важно — зачем Дердеш-мергену понадобилось свидание с племянником? Захочет ли кузнец считать его своим родственником, когда узнает, что Абдулла секретарь комсомольской ячейки и командир легкого кавалерийского отряда по борьбе с басмачами? Как он отреагирует?
Допустим, кузнец не станет вредить Абдулле — родственник все-таки, племянник единственный как- никак. А если Дердеш-мерген хочет сманить родню к басмачам? Пусть свидание все решит. Кузнец уверен — Абдулла не приведет с собой врага дяди: не простят ему этого ни жена Дердеш-мергена, ни мать, ни сыновья оружейного мастера…
«Свидание все решит, конечно, если Дердеш-мерген будет искренен и откровенен, если у него нет особого задания — выманить к себе меня, кого басмачи слишком хорошо знают. Джаныбек-казы — не слепой котенок. У него есть, во всяком случае, могут быть свои люди в аилах. Курбаши может знать о нашей дружбе с Абдуллой и использовать ее во вред мне, делу. И все-таки, если Дердеш-мерген не захочет увидеться со мною, Абдулла должен будет договориться о моей встрече с кузнецом».
Размышлял я так долго, что веселое и радостное настроение Абдуллы улетучилось. Он глядел на меня с тревожным ожиданием, понимая: в эти минуты решалась не только судьба его дяди, но и его тоже, если дядя стал басмачом.
— Надо пойти на свидание, — сказал я. — Тебе одному.
— Надо пойти, — согласился Абдулла.
— Только это не просто встреча с родственником, — предупредил я и объяснил, как вести беседу с Дердеш-мергеном. Потом Абдулла повторил мои советы и особо — просьбу к женщинам. Им следовало хорошо встретить гостя: приготовить мясо и всякое другое угощение.
— А что будет потом? — спросил Абдулла.
— Если Дердеш-мерген честный человек, скажешь ему обо мне. И тут моя жизнь будет зависеть от тебя, от твоей сообразительности.
— И кто вы есть, сказать дяде?
— И кто я есть, сказать. Хотя он, наверное, слышал обо мне.
— Хорошо, — тихо проговорил Абдулла.
— Я хочу увидеться с ним. Надо.
— Увидеться? — встрепенулся Абдулла.
— Непременно!
— Я передам — «непременно».
— Ты попросишь его увидеться со мной… Сам ты не боишься встречи с дядей?
— Я? Нет…
Мы расстались. И снова сомнения не давали мне покоя: правильно ли поступил я? Не подставил ли под удар Абдуллу? Басмачи на деле не очень-то ценили родственные связи, хотя и всячески рекламировали свою приверженность к исламу и считали себя правоверными мусульманами. Впрочем, когда люди слишком истово клянутся и божатся в приверженности какой-либо вере, то, по сути, поступают против нее и доходят до изуверства.
Едва я вернулся после разговора с Абдуллой в Гульчу, басмачи будто взбесились. Весь день наш отряд вел бой с одной из банд, и ночью мы не знали покоя. А утром узнали, что отряд Джаныбек-казы вчера наскочил на Гульчу. У многих бойцов в райцентре оставались семьи. И моя тоже была там. Мы прискакали в Гульчу уже после того, как подоспевший на выручку другой отряд изгнал басмачей, пожары погасили и похоронили убитых.
Я соскочил с коня у своего дома, вбежал внутрь. Пусто. Ни жены, ни дочери. Все, что можно было исковеркать и изрубить — изрубили и исковеркали.
Ярость и смертная тоска овладели мной: жену и малолетнюю дочь увели в плен!..
