убийство, и он, бесспорно, рассчитал все время, чтобы самым аккуратным образом «вписать» его в хронологическую мозаику пьесы. Многие попадаются на том, что неправильно рассчитывают время. А актер, если он убийца, такой ошибки никогда не допустит.
– Но это просто какое-то рационализированное убийство, – взорвался Фойл. – Всего трое подозреваемых, никакого «ключа», никакого алиби, никаких проливающих Свет на убийство сведений, никаких взглядов, жестов, наконец!
– У нас с вами – три отправные точки, – сказал Базиль.
– Итак!
– Ни один преступник не может до конца избавиться от трех вещей: жертвы, орудия убийства и психологии преступления. Прежде всего – орудие убийства. Это единственная материально ощутимая вещь, которой мы располагаем и можем быть уверены, что она находилась в непосредственном контакте с убийцей. Второе – жертва. Пока мы не знаем, кто она, но как только мы установим личность, то одновременно получим и кое-какие сведения и о личности преступника. Третье – психология убийства – едва заметная черточка характера, которая оставляет свой след во всех действиях преступника, в его поведении. Этот убийца очень разумно уничтожил все обычные «ключи» к разгадке. Но обязательно остается жертва, орудие убийства и тот разум, который двигал рукой, совершившей убийство. И, скорее всего, его способ мышления является нашим сильнейшим козырем, а он у человека так же индивидуален, как и отпечатки пальцев. Нам предстоит выяснить, кто из этих трех людей обладает таким разумом, который мог бы заставить действовать так, как действовал настоящий убийца.
– Я не вижу, каким образом орудие убийства может оказать помощь в нашем деле, – мрачно сказал Фойл и снова взял в руки нож со стола. Муху словно ветром сдуло с ручки скальпеля.
– Любой человек в театре мог похитить его из гримуборной Рода Тейта, включая и его самого. Любой мог наточить этот нож в точильной мастерской, которая находится почти рядом со служебный входом в театр. А на предметах с глубокими нарезами отпечатки пальцев не остаются. Они «ломаются».
Вздохнув, Фойл положил нож на стол. Муха покружила немного над лезвием ножа, но, сделав очередной заход, замысловато повернула и снова опустилась на ручку.
Базиль подошел к столу, тихо-тихо, почти подкрался, так, что муха ничего не почувствовала и продолжала спокойно сидеть на своем месте.
– Очень странно…
– Что странно?
– На лезвии пятна свежей крови, но муха почему-то упрямо садится на ручку ножа. Лишь только раз она села на лезвие за все то время, что мы с вами находимся здесь.
Муха вновь ракетой взвилась кверху, когда Фойл поднял нож со стола, взяв его осторожно за ручку.
– Она липкая. Что же кроме крови может привлечь внимание мухи? Соус?
– Возможно. Или же сахарный сироп.
Базиль почувствовал какой-то щекочущий, едва уловимый аромат, когда он поднес ручку поближе к носу, аромат, похожий на тот приторный, терпкий запах, который пропитывает надежно огороженный фруктовый сад.
– Попросите Ламберта сделать соответствующий анализ и поискать здесь следы какого-то сахаристого вещества.
Ламберт был известным в городе токсикологом, который стал знаменит благодаря своей способности определять химические ингредиенты в ничтожных долях вещества – жирных пятнах на жилетке, грязи под ногтями, скоплениях пыли в ранте ботинка и т. д.
– Почему именно сахар? – спросил Фойл.
– Просто идея, – ответил Базиль. – Может, глупость. Я еще не разработал ее до конца.
– Я вам помешала? – раздался чей-то голос у них за спиной.
Это была Полина. Она вышла из-за кулис. Волосы ее были в живописном беспорядке, глаза поблекли.
– За эту работу я должна получить премию от полицейского управления! Это ужасно! – устало сказала она, опустившись на стул, который ей любезно пододвинул Базиль. – И все же мне не удалось отыскать ваш длинный черный плащ. Вот, я составила опись.
– Давайте посмотрим, – Фойл несколько опасался этой подозрительной помощницы-любительницы.
Базиль стал за ее спиной, поглядывая на листок бумаги в ее руках.
– Итак, в гримуборной Ванды я обнаружила женский халат из желтого сатина, а также пеньюар из шерстяного крепа зеленоватого цвета. Ни то, ни другое не подходит. Федора не носит ни пальто, ни плащ в остальных актах пьесы. Так что это все. Леонард был в летнем пальто, когда вечером пришел на спектакль, – темно-серое твидовое пальто на рыбьем меху. Мундир, в котором он был одет на сцене, играя роль Греча, темно-голубой с серебряными галунами и серебряными пуговицами, которые были бы видны даже в самой кромешной темноте. Его халат – ярко-красного, пунцового цвета. Больше в его комнате нет носильных вещей…
Она помялась, помолчав в нерешительности, а затем нахмурилась.
– Ну а Родней Тейт?
– Я с самого начала была уверена, что здесь он вне «сяких подозрений… В противном случае я даже не стала бы и искать, – она улыбнулась. – Пальто, в которое он был одет по приезде в театр, бежевого цвета и сделано из верблюжьей шерсти. Его халат – из голубоватой фланели. Длинное пальто, в котором он играл на сцене доктора Лорека, – черное, но оно подбито мехом с блестящим серым воротником. При любом освещении этот воротник будет казаться бледно-серым, и каждому станет тут же ясно, что пришит он скорняком-профессионалом. Он не мог его отпороть, а потом быстренько пришить, так же как и Леонард не мог спороть серебряные галуны и пуговицы со своей темно-голубой шинели, а потом быстро пришить их. Я обошла все артистические, даже заглянула в кабинет Мильхау. Осмотрела все костюмерные и даже подсобные помещения, которыми пользуются рабочие сцены. Но нигде не удалось обнаружить длинный плащ черного цвета, даже темное пальто или, на худой конец, халат, которые в темноте могли выглядеть черными.
– А что вы скажете по поводу норкового манто, в которое была одета Ванда в первом акте? – спросил Базиль.
– Ах, я об этом и не подумала! – испуганно спохватилась Полина. – Я не была в ее артистической! Наверное, она в нем уехала домой.
– Оно было густого черно-коричневого цвета, – продолжал Базиль. – Она была в него закутана с головы до пят, и, насколько я помню, был еще и капюшон. Если бы она надела его поверх своего желтого халата, то был бы желтый сатин виден снизу?
– Вряд ли, – улыбка исчезла с лица Полины. – Я не люблю Ванду, но вряд ли она способна совершить преступление. Только подумайте, что это означало бы для нее. Провал премьеры, гибель пьесы, может, даже всей карьеры. Ну вот, инспектор, я передаю вам опись. На сегодня я сделала все возможное. Или вы не удовлетворены? Во всяком случае, я еду домой…
– Я подвезу тебя, – сказал Базиль. – Сегодня здесь больше нечего делать.
На улицах уже почти никого не было, за исключением редких прохожих. Базиль остановил такси, и они поехали домой к Полине, которая жила где-то в верхней части Ист-Энда.
– Как мне следует себя вести? Поблагодарить тебя за замечательный вечер, доктор Уиллинг? Мне так понравилось убийство, что мы просто обязаны повторить все с самого начала еще раз! – Она горестно улыбнулась и протянула руку.
– Но ведь это ты предоставила мне билет вместе с убийством! Мое представление о развлекательном вечере значительно менее амбициозно…
Он пожал ей руку и повернул ее тыльной стороной вверх. Ее перчатка была по-прежнему испачкана.
– Как же это произошло?
– Ах, это! – она посмотрела на свою перчатку с нескрываемой гримасой отвращения. – Должно быть, на пожарной лестнице. Скопившаяся там грязь превратилась в прессованную пудру черного цвета.
– Ты что, вышла поглазеть на звезды?
