Штатов, убив при этом одного из военнослужащих. Если его пойма-т, нам придется им заняться.
— Можете заниматься им, сколько влезет, — сухо отозвался Несс. — Чем меньше я буду причастен к этому, тем лучше для меня. Но мне не нравится, что в это дело втянут мальчишка, Джонни Стоктон. Это — отвратительно…
— Если речь все же идет о Шарпантье, то Джонни может догадываться об истине. Сколько может разыгрывать чужую роль учитель перед учеником? Дети куда более чувствительны к обману, чем взрослые. Они постоянно носят на лице невидимую маску и давно к ней привыкли. Шарпантье мог запугать Джонни, заставить его молчать. Этим можно, несомненно, объяснить испытываемый Джонни страх и его постоянное стремление убежать из дома.
— Вы упрямо повторяете слово «запугать» по отношению к Джонни, — возразил Несс. — Но каким образом можно это сделать? Он отнюдь не трус.
— Он — не трус в физическом смысле, — убежденно ответил я, бросив взгляд на свою ладонь. Следы от его зубов уже побледнели. — Но если речь идет о Шарпантье, то он может прибегнуть к шантажу. Предположим, в доме Стоктонов существует какая-то тайна. Может быть, она и не грозит грандиозным скандалом, но четырнадцатилетний мальчик думает об этом иначе. Предположим, живущий в этом доме Шарпантье что-то об этом пронюхал, он мог угрожать раскрыть ее, если только Джонни ему не подчинится. Таким образом, он мог заручиться молчанием Джонни. Не забывайте, он еще совсем мальчик. Может, он смелый мальчик, но он еще слишком мал, чтобы разобраться в том, что происходит.
Вдруг Несса осенило:
— Если один из них обманщик, а Джонни догадывается об этом, то ему грозит серьезная опасность.
— Это — одна из причин, заставляющая меня откровенно разговаривать с вами, — сказал я. — Может, его до сих пор не убили только потому, что он больше нужен живой. До сегодняшнего дня, когда я нанес визит Блейну, мне еще не было это настолько ясно. Я понял, что его что-то связывает с Джонни. До этого момента «дело Джонни» мне казалось чисто личным, которое объясняется какими-то неизвестными нам семейными проблемами. Одна ваша фраза произвела на меня сильное впечатление: «Здесь происходит что-то зловещее»… Из-за нее я начал искать причину беспокойства в семье Стоктонов. Я придумал несколько теорий, но все их отвергал, углубляясь в свои расследования. То мне казалось, что Джонни страдал какой-то формой невроза времен войны, то что Стоктон жестокий отец, то что Франсес Стоктон нудная, раздражающая своей неумеренной любовью мать, то что Шарпантье хочет жениться на Алисе, чтобы унаследовать все имущество Стоктонов, устранив при этом Джонни. Я был ужасно опрометчивым и даже предположил, что Шарпантье мог быть любовником миссис Стоктон, и детское отвращение к создавшейся в доме ситуации заставляло Джонни убегать время от времени из родного дома. Несс внимательно слушал меня.
— Вам не откажешь в живости воображения, но ни одну из ваших идей нельзя считать абсолютно нереальной. Нельзя отвергать возможности того, что любой член семейства Стоктонов в той или иной степени втянут в это дело. Должен вам признаться, что при посещении Стоктонов я всегда испытывал какую-то неловкость, внутреннее напряжение, хотя я не смог объяснить причину таких моих чувств. Судя по внешнему виду, они такие милые, очаровательные люди. А Стоктона я считал человеком, внутренне созвучным мне самому. Мне даже нравился Шарпантье. Но мне постоянно казалось, что у всех у них избыток сверхчувствительности. Такое наблюдается в живом организме, когда в него попадает инородное тело. И Джонни, вполне естественно, страдал от этого — в противном случае он не стал бы так часто прогуливать уроки в школе… А вам не кажется, что в этом странном деле замешаны оба эти человека?
Такое предположение не приходило мне в голову.
— Блейн и Шарпантье вместе?
— Да. Если, по вашему мнению, Шарпантье — это тот военнопленный, который «убежал», а Блейн — человек, симпатизирующий нацистам, то он может оказывать Шарпантье помощь, используя Джонни в качестве посредника.
— Блейн никогда не станет рисковать собственной шкурой ради спасения другого, — возразил я. — Сегодня утром я поинтересовался, окажет ли он помощь разыскиваемому полицией нацисту, чтобы лишний раз убедиться в правоте моих представлений о нем. Кажется, ответ его отличался искренностью. Он ответил, что непременно передал бы его властям. Он будет считать такую возможность подарком от Господа, это лишний раз позволит ему засвидетельствовать лояльность к своей стране, что многие газеты не раз подвергали сомнению. Такие слова мог произнести только настоящий Блейн. Настоящий Блейн не сочувствовал нацистам. Он разделял нацистские идеи, но всегда при этом отмежевывался от нацистов. Он никогда не называл себя ни нацистом, ни фашистом. Он никогда не употреблял этих слов в своих книгах. Для любого человека на улице Блейн — это еще один, непонятный для многих интеллектуал. Только те люди, которые читают философские книги, ассоциируют Блейна с нацизмом. Но если они заявят об этом публично, то их, наверное, можно привлечь к суду за клевету. Существуют и другие, похожие на него люди. Их имена никогда не связывают с фашизмом в политическом плане, но именно они являются генераторами всех нацистских идей. Так как мы в своих странах выступаем за свободу слова, то ничего с ними поделать не можем. Они будут цвести как благородный лавр до скончания времен.
Несс принялся ходить взад и вперед по коврику перед камином.
— Так как и Джонни, и Шарпантье в данный момент бесследно пропали, то наш единственный ключ к загадке — это Блейн. Он, может быть, и не является вашим беглым военнопленным, но вам удалось меня убедить в том, что он каким-то образом связан с «делом Джонни».
— Не могли бы вы выделить мне полицейского? Мы бы вместе сходили еще раз на озеро, — несмело начал я.
— Нет, не могу. У нас не хватает людей, и вам об этом хорошо известно. К тому же сейчас многие мои люди прочесывают долину в поисках Джонни и Шарпантье. Сейчас важнее найти Джонни, а не вашего гипотетического военнопленного.
Несс, подойдя к окну, посмотрел через покрытую свинцом раму толстого стекла.
— Наступают сумерки… мистер Данбар, не хотите ли вы посетить коттедж Блейна вместе со мной с наступлением «шотландских сумерек»?
— Да, конечно, — ответил я. — Но не забывайте, в этом походе мне будет легче, ведь я моложе вас.
Несс улыбнулся.
— Но вы тоже не забывайте, — вы не местный житель. Я же знаю каждую пядь любой долины, как свои пять пальцев. Так что основные трудности поджидают вас. Возьмем с собой Ангуса. Ему, правда, семьдесят три, но он гораздо энергичнее многих пятидесятилетних. Он знает долину лучше меня, так как прожил здесь безвылазно всю свою жизнь. Кроме того, захватим еще Роб Роя. Мы, трое, плюс оленья гончая, — вполне мобильный отряд, способный противостоять любому немецкому военнопленному или даже выдающемуся философу, кем бы этот Блейн на самом деле ни оказался.
В эту минуту в комнату вошел Ангус с масляной лампой, которую поставил на стол. Вялые северные сумерки начали просачиваться снаружи в длинную галерею, и все происходило так незаметно, что я ощутил, как стало темно, только, когда свет от лампы заставил плясать плотные тени на стенах.
— Мы с мистером Данбаром отправляемся в долину, к озеру, — сказал Несс, — и хотим, чтобы вы пошли вместе с нами. — Немного поколебавшись, он все же твердо добавил: — Надеюсь, что вы не станете об этом распространяться, Ангус. Мы можем встретить там нацистского военнопленного, который в свое время убежал из лагеря в Далриаде, убив при этом охранника.
Лицо Ангуса было абсолютно бесстрастным, но при этих словах глаза его заблестели.
— В таком случае, милорд, я захвачу с собой охотничий нож, на всякий случай…
Я видел, что Ангусу наплевать на немцев. Уже сейчас многие люди в странах союзников нашептывали за политическими кулисами, что немцы — отличные торговые партнеры и могут стать бастионом против загадочных славян. Таким образом, высокая библейская заповедь — любить врагов своих — подкреплялась более заумным предложением нажить на таком всепрощении неплохие деньги. Но Ангус Макхет принадлежал к простым людям на израненном Европейском континенте и не мог так быстро забыть прошлое, как все эти умники.
Несс надел на голову свой инверский капюшон от пастушьего пледа, в котором он красовался тогда в
