неестественная веселость — эйфория — это симптом какой-нибудь болезни, она сама по себе является отравой для организма.
— Но ведь Джонни не отличается веселостью, — возразил я. — Его скорее можно назвать угрюмым.
— Тогда в этом случае Рэбби Грэм, вероятно, подразумевал, что он обречен, что его гонит навстречу злой судьбе какая-то неведомая сила, и в результате складывается ситуация, которая оказывается сильнее, могущественнее его воли. Это, конечно, не очень приятная идея…
— Нет, — сказал необычайно тихо Уиллинг, — но очень понятная.
Мы покинули замок через главную дверь, выходящую на север. Поднявшийся ветер разогнал тучи. Когда мы, стоя на крыльце, прощались с Нессом, над лесистым холмом вдруг вспыхнуло беловатое свечение и рассыпалось, словно дощечки у веера. Оно морщилось, качалось, пульсировало, как будто было наполнено своей таинственной жизнью.
— Что это, прожектора? — удивился я.
— Скорее северные зарницы, — ответил Уиллинг.
— Совершенно точно, — подтвердил Несс. — Только мы здесь их называем Веселыми танцорами.
Белые полосы дрожали и переливались волнами с востока на запад.
— Боюсь, в кельтском представлении о веселье скрыто что-то зловещее, — прошептал Уиллинг. — Эти Веселые танцоры мне кажутся слегка «печально заводными», лорд Несс, и я очень рад, что мы отправляемся на юг. Спокойной ночи!
Уиллинг был необычно молчалив, когда мы, обойдя замок, направились к реке. Когда мы подошли к ней, он неожиданно резко спросил:
— Не могли бы вы ответить мне на один вопрос? — Он улыбнулся. — Но имейте в виду, это — не приказ. Вы влюблены в Алису?
Меня поверг в состояние легкого шока этот странный, хотя и не совсем неприятный вопрос, на который я сам не смел дать себе ответа. Он делал более реальными мое чувство к Алисе, чем прежде, когда о нем никто вокруг не напоминал. С другой стороны, я никак не мог понять, откуда у него возникла такая идея. Но я всегда старался держать себя в руках, не изменять ни голос, ни манеру поведения, когда произносили ее имя вслух. Потом мне в голову пришла старая поговорка: «Существуют только две вещи на свете, которые нельзя скрыть — морская болезнь и любовь».
— Ну? — сказал Уиллинг, почти теряя терпение.
— Видите ли, я встречался с мисс Алисой только три раза. Но по современной психологии меня учили, что такого понятия, как любовь с первого взгляда, не существует, поэтому…
— Дорогой Данбар! Вы больше шотландец, чем все шотландцы! Вы помните, что произошло с Сиднеем Смитом на балу в Эдинбурге? Когда музыканты сделали паузу, до него долетел голос девушки, которая сказала: «Все это очень хорошо, милорд, но говорить о любви нужно абстрактно…» Только шотландская девушка могла намеренно увести мужчину от конкретной любви к абстрактной, и только психиатр с шотландской кровью в жилах может присоединять абстрактные теории к своим собственным. Что, ваши предки были священниками? Не возражайте, я уверен, что это так, и что они посвящали все свое время спорам об узловых проблемах богословия точно так, как вы жаждете поспорить о туманных теориях подсознания толпы. Вы мне не дали четкого отрицательного ответа, поэтому я воспринимаю все так, как чувствую по вашим глазам, — вы влюблены в Алису Стоктон. Поколебавшись с минуту, я сказал:
— У меня для этого не было ни времени, ни подходящего случая!
— Вздор! Разве вы забыли совет Сенеки в отношении ухаживания за дамами? «Поступай с ней так, как поступает лучник с луком, — притягивай ее к себе одной рукой и отталкивай другой».
— Но я не мог ее оттолкнуть даже двумя!
— Тогда, значит, у вас не было шанса.
— Почему вы спрашиваете меня об этом?
— Потому что, если вы влюблены в нее, то этот факт мог представить вам всю семью Стоктонов в ином свете. Мне хотелось выяснить, что мне нужно, — щепотку соли или же целую столовую ложку! Теперь я понял, что и ложкой не ограничишься, — вы зашли слишком далеко!
Мы теперь шли по узенькому мосту друг за другом, а внизу на острых порогах пенилась вода.
Его последние слова потрясли меня. Что он имел в виду? Не мог же он подозревать в убийстве Алису? Не только он. Неужели он думает, что мое отношение к Эрику Стоктону или Франсес было бы менее благожелательным, не будь в их доме Алисы? Неужели его подозрения касались в первую очередь Стоктонов, а не Блейна?
Современная психиатрия — это определенная форма криминального расследования, только вместо поисков преступника вы стремитесь найти позабытую эмоцию, вызывающую заражение бессознательной части мозга пациента точно так, как физическая инфекция ведет к общему заражению его крови. Как в своей психиатрической, так и в криминологической деятельности, Уиллинг в Нью-Йорке снова и снова демонстрировал, что его разум сразу проникает в сердцевину проблемы, отсекая все второстепенные факты, которые зачастую лишь заслоняют главное. Его глаза, способные сразу выделить все главное, можно сравнить с глазами ювелира, который, бросив взгляд на кучу смешанных бриллиантов, в течение минуты или двух из пятидесяти выберет два или три стоимостью в несколько тысяч долларов только по одному их блеску.
Может быть, Уиллинг уже уловил какой-то нюанс в поведении или чувствах окружающих, который не дано заметить мне, так как я утратил остроту зрения из-за любви? Или же он соединил два факта, которые я так и не соотнес друг с другом?
Мы сошли с моста. Он остановился, немного постоял.
— Значит, тело Шарпантье обнаружили здесь?
— Да, здесь.
Полиции уже не было. Как и никаких признаков поисковой партии. В этой ветреной темноте мы были только вдвоем.
— А это и есть болото, на котором Джонни дважды исчезал перед глазами двух разных свидетелей?
— Да.
— Да, если бы только сейчас был день…
Он пошел вверх по болотистому склону холма.
Я следовал за ним в нескольких шагах, но он шел очень быстро, и я скоро устал. Луна еще не вышла, но звезды сияли вовсю, и только на западе были видны обрывки обтрепанных облаков. Я шел, глядя на небо, и вдруг колючий куст зацепился за штанину. Несколько его жал впились мне в ногу. Я наклонился, чтобы выпростать брюки. Но тут вся нога, потеряв опору, проскользнула под корень куста. Я сразу перенес тяжесть тела на вторую, но и под ней почва оказалась податливой и ушла куда-то вниз. И вдруг, не веря собственным чувствам, я понял, что куда-то проваливаюсь, стремительно падаю…
Колючки впились мне в лицо. Инстинктивно я закрыл глаза. Я приземлился на спину плашмя, с неприятным шлепком. Я открыл глаза.
Ничего не было видно, так как вокруг меня была, как говорят шотландцы, «мрачная темнота». Из холодной звездной ночи я провалился в какую-то жаркую темную яму. Вдруг в темноте я услыхал чье-то дыхание. Все мои нервы натянулись словно струны. Усевшись поудобнее на земле, я принялся шарить в заднем кармане брюк. Но потом вспомнил, что сегодня утром, выходя из дома, не захватил с собой фонарика. Я тихо позвал:
— Кто здесь? Никто не ответил.
До сих пор мои глаза никак не могли привыкнуть к кромешной темноте. Сюда, вероятно, не проникал ни один луч света. Я ощупал руками пол, — это была плотно укатанная, утрамбованная земля. Я коснулся стены, и мои пальцы ощутили шершавую каменную поверхность. Каменная кладка. Я мог различать зазоры между блоками.
Откуда-то издалека до меня донесся глухой голос:
— Данбар! Где же вы?
Хотя тон голоса был крайне раздраженным, он мне показался самым сладостным звуком на свете, — это был голос Уиллинга. Если я его слышал, то наверняка и он мог услыхать меня. Я закричал:
