надеть на себя. Да хоть просто, по-человечески, без драгоценностей? Такая женщина, как я, — одинокая, без наследства богатых родителей, без солидного мужа, без приличной специальности (да и она не гарантия)…
Она может жить так, как я, если у нее не будет предрассудков, угрызений совести, колебаний. Зато будет железное желание так вот жить. И ради этого идти на всё.
Я смотрела однажды фильм. Там к старику пришел черт и предложил ему молодость, богатство, всякие там радости, зато после смерти старик попадет в ад и будет гореть в вечном огне. Вот и у меня так. Только вечный огонь начался у меня еще при жизни, на земле.
А черт-соблазнитель — это Рокко.
Господи, зачем только я его встретила!..
Я расскажу вам немного о себе, и вы поймете.
Я родилась лет двадцать пять тому назад. Удивлены? Как, мол, это лет двадцать пять, что я, точно не знаю своего возраста? Не знаю, представьте себе!
Я не только этого не знаю. Я даже не знаю, у кого и от кого родилась, и где, и как меня назвали! Шокированы? Да? Вам, благополучным и порядочным, такое и в голову не придет? Ну и ладно. Плевать мне на вас! Зато вы не были в Сингапуре и Рио, на Гаваях и Мадагаскаре, не жили в «Хилтонах» и «Шератонах»… Да, конечно, у меня не было матери, нет мужа, нет детей, нет покоя, а скоро и не будет здоровья, у меня нет надежды прожить до пятидесяти, да, наверное, и до тридцати, и нет уверенности, что я завтра еще буду на свободе.
Ну что ж, каждому свое.
Вам нравится ваша жизнь, мне — моя.
Да не потому, конечно, у меня такая жизнь, что нравится, а потому, что такая досталась, и изменить уже не могу, не все же сильные, как вы, не могу вот…
Когда я стала соображать, что стол — это стол, а стул — это стул, что не надо плакать, потому что получишь шлепок, а шлепок — это больно, то приютившая меня семья и сама забыла, откуда я взялась.
Кто-то родил, где-то бросил, кто-то подобрал (и за это спасибо), кто-то назвал Белиндой.
В этой семье (наверное, добрых, в конечном счете, людей), где и своих детей было еще штук пять, я продержалась недолго. Как только выяснила, что есть другая жизнь — с деньгами, вечерними огнями, сытостью, веселыми местечками и танцевальными залами (а было мне тогда неполных шестнадцать), я решила уйти в эту новую жизнь. Как? Были разные способы. Те, что рекомендуют журналы (их я читала, вынимая из корзин в дрянном отеле, где работала горничной), те, что рекомендуют священники (в церковь меня таскала приемная мать), ну, и те, что я познавала, наблюдая жизнь вокруг себя.
Со своими приемными родителями я рассталась без сожалений, да и они, по-моему, рады были от меня избавиться. (Много позже, когда я поняла, что они все-таки сделали для меня доброе дело, а если честно, то, скорее, чтобы похвастаться перед ними — чего я добилась, стала их разыскивать — думала подкинуть деньжат, да так и не нашла).
Сначала довольствовалась тем, что платили клиенты, потом стала их подпаивать и незаметно еще кое-что вынимать из бумажников.
Наконец, вошла в компанию с двумя парнями. Я знакомилась, со случайным встречным, приводила его «к себе» (мы квартирку снимали), а туда неожиданно врывались мои сообщники, один изображал разгневанного мужа (я тихо «плакала» в углу — мол, скрыла, что замужем). Перепуганный насмерть «гость» готов был отдать последнее.
Потом нам эти спектакли надоели, упростили дело. Я знакомилась с каким-нибудь мужчиной в ресторане, в баре, подпаивала, вела пустырями «к себе». Мои сообщники нападали на него, оглушали, избивали, раздевали, грабили.
Но однажды нарвались. Такой хлипкий и пьяненький казался. А как мои налетели, он их одной левой расшвырял — то ли боксер, то ли дзюдоист был, я в этом тогда не очень разбиралась. И всех нас, голубчиков, доставил в полицию.
И я два года отдохнула за решеткой.
Я о многом тогда передумала. И решила: когда выйду, буду работать честно. Все, покончено с подлой жизнью!
И стала жить честно.
Нет, я стала пробовать жить честно.
Сначала устроилась официанткой. В хорошее кафе меня, конечно, не взяли, пошла в пятиразрядное. Клиенты все пьяные, грубые, говорят гадости…
Я все терпела. А потом стал приставать хозяин. Я его раз отшила, два, на третий он меня уволил и сказал на прощанье:
— Запомни, Белинда: такие, как ты, честным трудом не живут.
— А какие живут? — спрашиваю, пока свою сумку укладываю.
— Да никакие, наверное, — сказал, подумав, — просто пойми: когда человек достигает определенного положения, а счет у него в банке — определенной суммы, то, что он делает, всегда честно. Ясно? Ты пока еще в этой лодке не сидишь… Да и я тоже, — добавил с сожалением.
Но выгнал.
Вы, случайно, не социолог? Нет? Это такие люди в очках, которые сидят дома в удобных креслах, у каминов или за письменными столами и изучают людские беды. Очень сочувственно изучают, но из кабинетов своих не выходят. Иначе им бы было не до изучения.
Значит, не социолог? Жаль. Я бы вам дала (бесплатно, между прочим) интересные материалы. Знаете, в скольких кафе, барах, забегаловках я пыталась работать за два года после выхода из тюрьмы, за те единственные два года, когда старалась быть честным человеком (боже мой, какой я была непроходимой дурой!)?
В девятнадцати! Ровно в девятнадцати. Я потому так хорошо эту цифру запомнила, что единицы не дотянула до двадцати. И каждый раз, словно они все сговорились, получалось одно и то же. Я так к этому привыкла, что, поступив на очередное место, сразу же начинала подыскивать следующее. Так что перерыва в стаже не было.
Утром меня увольняют из кафе «Два поцелуя», а вечером я уже работаю в кабаре «Мертвая луна», через месяц хозяин «Мертвой луны» выбрасывает меня на улицу со словами: «Дура, счастья своего не понимаешь!», а я через два-три часа уже тружусь в баре «Веселый труп».
Вот так меня от борта к борту и гоняли. Прямо не жизнь, а партия в бильярд.
Сколько я за это время перевидала мерзости, пакости, всяких негодяев, подонков! Не знаю, может быть, и живут где-нибудь на свете порядочные добрые люди. Мне не попадались. В моем городе таких нет. Во всяком случае, я за свою жизнь не встречала.
А вы? Встречали? Ну что ж, значит, вам повезло. Или, может быть, вы живете в другой стране?..
И вот однажды, как раз год прошел моих мытарств, подзывает меня очередной хозяин очередного бара — лицо бледное, глаза испуганные, — шепчет, еле язык ворочается:
— Белинда, видишь, вон там, в углу, высокий, со шрамом возле уха. Немедленно к нему! Садись, угождай, подливай. Что ни прикажет, выполняй. И забудь на этот раз свои капризы. Иначе и тебе и мне несдобровать. Это сам Рокко!
И смотрит на меня, будто сказал «Гитлер». Рокко, Рокко — подумаешь, имя и то какое-то дурацкое. А хозяин чуть не плачет, весь дрожит от страха.
Передался мне его страх. Подхожу к этому Рокко тихенько, робко, подсаживаюсь, спрашиваю:
— Что-нибудь принести, господин Рокко?
— Нет, — говорит. — Тебя как зовут?
— Белинда, — отвечаю.
— Сколько лет?
— Не знаю, — пожимаю плечами, — года двадцать два — двадцать три.
— Не знаешь? — смеется. — Ну что ж, женщины обычно не помнят своего возраста, и чем дальше, тем у них память на это становится хуже.
