в воздухе: ни ветер, ни птица, ни рыба не тревожили гладкую поверхность сонной реки.
И вдруг поблизости тишину оборвал глухой, протяжный рев. Сердца наши разом заколотились часто- часто от столь долгожданного и столь внезапного звука. В воображении каждого охотника предстает гордый олень, пробирающийся по крепи и вызывающий на бой яростного соперника. Лодка между тем легко и быстро скользит по воде. Могучая фигура Ряднова неслышно двигается взад и вперед, мерно поднимая и опуская длинное весло. Его лохматая голова с орлиным носом возвышается над нами. Он управляет нашим челном, словно древний языческий идол.
Холодает. Мы то и дело зябко поеживаемся. Глаза стали слипаться. Вязкая дрема начала околдовывать и клонить нас, но мы гнали ее прочь. Охота есть охота. Слух всегда должен быть чутким.
Часа полтора мы плыли молча, не проронив ни слова. Но внезапно вновь вздрогнули и были потрясены полным неистовства ревом.
Олень тихо подошел к берегу, пощипал траву и остановился на голом бугре. Гордый, стройный, величественный. Еще мгновение — прогремел выстрел, и он тяжело, неуклюже и глухо упал в воду.
— А ну, поднажмем, братцы! — шепнул Ряднов, и весло его с силой погрузилось в воду.
Лодка шла к темнеющему вдали берегу, к тому месту, где с шумом упал с бугра гордый красавец олень...»
Далее Охотников, как бы сбросив пелену с глаз, продолжает читать письмо:
«Боже мой! А Ваш визит к хану...
Недавно на балу у Лиговских я рассказала об этом. Все очень смеялись. Даже немецкий посланник, барон, тот, кто всегда так серьезен, и он, представляете себе, соизволил ухмыльнуться.
Одним словом, было очень, очень весело.
Конечно, господин писатель, кое-что в Вашем рассказе я изменила. Но, думается, Вы не будете строго судить меня. Впрочем, дабы Вы не обижались, расскажу, как я все это представила:
— Блистательный гвардеец Охотников чинно шествует в тронный зал. В одной руке у него широкополая шляпа, в другой — дорогая трость. Переступив порог, он на мгновение задерживается и, поклонившись хану, важно следует далее. И вдруг кто-то снимает на ходу у его сиятельства... сапог!
«Разбой! — кричит гвардеец. — Настоящий разбой!»
«Совсем нет... — вежливо объясняет переводчик. — Этикет. При появлении хана каждый перс должен находиться в чулках».
«Но я, я — европеец!» — негодует поручик.
Наконец, после долгих переговоров, во время которых бедный поручик прыгает на одной ноге, ему возвращают сапог.
Не правда ли, господа, забавно?! Но надо знать Охотникова! Уж он-то умеет постоять за себя. Тем более, когда его заденут! И вот поручик, надев сапог, тут же надевает шляпу.
Хан изумлен. Однако, нимало не смутившись, гвардеец вежливо объявляет его высочеству: таков этикет в Европе. Короли снимают сапоги и шляпу, а дворяне сидят одетые...
Милый Охотников! Может быть, я что-то перепутала. Не обессудьте: девичья память.
Ну а как Вы курили кальян?! Видимо, это и в самом деле было забавно. Щеки у Вас дулись, а из носу дым валил клубами. Когда-то в детстве я читала прелестную сказку про великанов. Наверное, вы были таким же великаном.
Балы, на которых я сейчас бываю, так неинтересны, так скучны там люди, что порой припадок холодной мизантропии овладевает мной... Меня весьма утешило и развеселило Ваше письмо.
Благодарю Вас. Последнее время я частенько вспоминаю о нем. Кажется, отдала бы все на свете, чтобы посмотреть, как Вы с профессором по просьбе хана танцевали менуэт. Это куда интереснее всех наших балов. Представляете: Вы — медведь, а он — лис.
А какое у Вас прекрасное описание деревьев. Там растут кипарисы, они похожи на зеленые свечи. На заре над ними струится голубой дымок, и кажется, будто кто-то нарочно зажег их, чтобы молиться ясному утру.
Боже мой, как это прекрасно сказано: молиться утру.
Молитесь за меня по утрам. Говорят, есть примета: если за женщину молиться утром — она долго не состарится.
Ведь правда, Вы же не хотите, чтобы я была старая? Это же чудесно: Вы в летах, а я молодая. Осторожно я веду Вас за руку, мудрого, поседевшего в битвах и скитаниях генерала. И на нас все смотрят. А потом мы с Вами танцуем вальс. И Вы рассказываете о Персии, о чудесных деревьях с красивыми названиями: платан, олеандр, гранат.
— Мой генерал, — шепчу я Вам. — Вы поэт...
Ну, а вы, как всегда, бубните:
— В Ряще сосредоточена вся торговля шелком. Туда приезжают русские, персидские, английские купцы. Дома там каменные...
Тут я прикрываю Вам рот ручкой и рассказываю далее сама:
— Господа, когда мой муж был в Персии, его превосходно принимал Рященский хан. Знаете ли вы, что такое восточное гостеприимство? О господа, это необычайно! Едят до ночи. Столы усыпаны цветами и уставлены яствами. О боже, каких только цветов тут нет! Брильянтами и рубинами светится хрусталь. Бокалы на тонких ножках похожи на маленьких танцовщиц. А за шторами, за коврами спрятаны музыканты. Кругом все блестит, танцует, веселится. Да, Рященский хан был безгранично добр к моему мужу. Супруг мой хотел там построить порт, но для этого было слишком мало времени. И все-таки, представляете, хан дал ему сто слуг...
Впрочем, мой друг, извините, я слишком увлеклась.
Просто я искренне рада, что Ваши злоключения наконец окончились и, по всей видимости, в дальнейшем Вас ждет приятное и увлекательное путешествие.
Будьте здоровы и не забывайте меня!
Закутанный в халат, с клубами дыма над головой, русский консул походит на маленький сердитый самовар.
Самовар пыхтит, стреляет искрами и, распалив себя, закипает.
— Солдат! — взрывается консул. — Свечей и рому!
Старый ром, густой, клейкий. Пригубив и сладко чмокнув, консул спрашивает:
— Гмелин пришел?
— Ждут.
Худой, с желтым лицом и воспаленными глазами путешественник входит, опираясь на палку. Десять дней его треплет лихорадка.
Консул испытующе смотрит на Гмелина и, пыхнув трубкой, бросает:
— Быть может, отложим беседу?
Гмелин отрицательно качает головой:
— Нет, нет.
— Ну, коли так, рассказывайте...
— Хан дал нам лошадей и охрану, — не спеша начинает путешественник. Из Шемахи мы тронулись на Сальяны, а затем в Ензели.
— А далее? — Консул барабанит по столу. — В рапортах вы несколько подробнее...
— Полагаете? — Гмелин на минуту задумывается и говорит громче, увереннее: — Рапорт подается на имя их императорского величества...
— Разумеется, — с усмешкой кивает консул. — Самуэль Готлибыч, а в пору и мы сгодимся. Вы бы рассказали прежде...
— Да, да. — Гмелин достает платок, вытирает лоб. — Занемог я, простите...
— А вы, сударь... — Консул наливает в бокал золотистый ром и протягивает его путешественнику: — Благоволите... Чем вы изволили быть заняты последнее время?
Гмелин, чтобы не обидеть консула отказом, подносит бокал к губам и с трудом отпивает два глотка.
