Твоя слюна с утра натощак. Подойди к нему, пока он спит, и плюнь в глаза – у слюны постящейся матери большая целебная сила.
Но я все время просыпаюсь раньше мамы и разлепляю глаза задолго до того, как она встает. Я слышу ее шаги, и только она надо мной склоняется, собираясь плюнуть, как я открываю глаза. Боже, говорит она, ты проснулся.
Сегодня мне, кажется, лучше.
Хорошо, говорит мама, и снова ложится в постель.
Мне лучше не становится, и мама отводит меня в Диспенсарий, где врачи принимают бедняков и выписывают им лекарства. Сюда же семейства, чьи отцы умерли или пропали без вести, не имея ни зарплаты, ни пособий по безработице, обращаются за пособиями от государства.
Вдоль стен стоят скамейки, на них, ожидая приема у врача, битком сидят люди и обсуждают, у кого что болит. Старики и женщины стонут, малыши ревут, а матери их успокаивают: тише, милый, тише. Посреди Диспенсария находится окруженный стойкой помост, перед ним выстраивается очередь на прием к мистеру Коффи или мистеру Кейну. Женщины в очереди похожи на тех, которых мы видели в Обществе св. Винсента де Поля - они кутаются в шали и выказывают почтение мистеру Коффи и мистеру Кейну, потому что иначе тебя выставят вон и велят вернутсья через неделю, а пособие или талончик на прием к врачу нужны очень срочно. Беседуя с женщинами, мистер Коффи и мистер Кейн от души веселятся. Они решают, сильно ли вы нуждаетесь и выдать ли вам пособие, или серьезно ли вы больны и стоит ли направить вас к врачу. Вам придется у всех на виду рассказать им, что с вами стряслось, а они любят при этом подшучивать. Итак, миссис О’Ши, на что жалуемся? Что-то болит у вас, так? Может, газы покоя не дают? Или капусточки переели? Ох уж эта капуста – да, жди от нее сюрпризов. Они хохочут, и миссис О’Ши смеется, и все женщины смеются, говоря, что мистер Коффи и мистер Кейн большие шутники, могли бы Лорелю и Харди дать сто очков вперед.
Итак, дамочка, ваше имя? - говорит мистер Коффи.
Энджела Маккорт, сэр.
И что у вас?
У сына, сэр. Глаза у него болят.
О, дамочка, ей-богу, вижу, что болят. Жуткие глазюки. Как два восходящих солнца. Японцы вместо флага могли бы его поднимать, ха-ха-ха. Он кислотой, что ли, в лицо себе плеснул?
Это какая-то инфекция, сэр. У него был тиф в прошлом году, а теперь вот эта напасть.
Ладно, ладно, автобиография ваша нам ни к чему. Вот вам талончик к доктору Трою.
На двух длинных скамейках теснятся пациенты доктора Троя. Мама садится рядом со старушкой, которая никак не может вывести большую болячку у себя на носу. Я все перепробовала, миссис, все лекарства на белом свете Божьем. Мне восемьдесят три года, и я хочу лечь в могилу здоровой, вот и все – мне бы встретить Искупителя Нашего с красивым носом. А с вами что, миссис?
С моим сыном - глаза.
О Боже, благослови нас и спаси, какое воспаление - в жизни такой красноты не видала.
Это, миссис, инфекция.
Но вылечить-то можно. Плацента - вот верное средство.
А это что такое?
У новорожденных эта штука, вроде шапочки, бывает на голове – очень редко, - и у нее чудесные свойства. Найдите плаценту, положите ему на голову в любое число месяца, в котором есть тройка, и на три минуты заставьте его не дышать – если понадобится, сами рот ему заткните, - три раза окропите его святой водой с головы до пят, и на рассвете глазки будут как звездочки.
А где мне взять плаценту?
Да у любой акушерки, миссис. Что такое акушерка без плаценты? Ею лечат всякую хворь, и для здоровья она полезна.
Мама говорит, что справится у медсестры O’Халлоран, не найдется ли у нее лишней плаценты.
Доктор Трой осматривает мне глаза. В больницу парня, срочно. Отвезите его в Городскую, в глазное отделение. Вот направление.
Что с ним, доктор?
Тяжелейший случай конюктивита за всю мою практику, и что-то еще - понять не могу. Надо его показать окулисту.
А надолго в больницу, доктор?
Это лишь Богу ведомо. Парня давным-давно надо было ко мне привести.
В палате двадцать коек, кругом мужчины и дети – кто с повязкой на голове, кто с черными лоскутками на глазах или в толстых очках. Некоторые ходят, постукивая палкой по кроватям. Один юноша все время причитает, что ослеп на всю жизнь, а он еще так молод, его дети совсем крохи, а он больше их не увидит, Господи Иисусе Христе, о Господи Иисусе Христе, и монахини потрясены – как можно поминать Господа Нашего всуе. Прекратите, Морис, прекратите богохульствовать. Вы сильный и крепкий. Вы живы. Всем нам бывает нелегко. Смиритесь и подумайте о крестной муке Господа Нашего, о венце из терниев, о бедных руках Его и ногах, пробитых гвоздями, о ране в боку. О, Господи Иисусе, говорит Морис, взгляни на меня и сжалься надо мной. Если вы не будете выбирать выражения, говорит сестра Бернадетта, мы переведем вас в одиночную палату, и он говорит: Боже Всевышний, - а это не так ужасно, как «Иисусе Христе», и сестра не против.
Утром мне велят спуститься этажом ниже, где мне закапают что-то в глаза. Садись вот сюда, говорит медсестра, на высокий стул, и вот тебе конфетка. У доктора в руках бутылочка с чем-то коричневым. Откинь голову, велит он мне, вот так, теперь открой глазки, ну-ка – и льет мне что-то в правый глаз. Тут мне огнем будто всю голову обдает. Медсестра говорит: открой второй глаз, ну же, будь умницей, но ей приходится насильно мне веки разнимать, и доктор обжигает мне другую половину головы. Сестра вытирает мне слезы со щек и отправляет бегом наверх, но я почти ничего не вижу, и мне хочется окунуть лицо в ледяной ручей. Ну, беги, говорит доктор, будь мужчиной, ты ведь у нас настоящий солдат.
Я поднимаюсь по ступенькам, а кругом все размыто-коричневое. Все в палате сидят у коек, обедают, и мне тоже приносят поднос, но у меня в голове такой пожар, что ничего не хочется. Я сажусь у койки, а какой-то мальчик, мой сосед, спрашивает: эй, ты не будешь? Тогда я возьму. И забирает поднос.
Я ложусь на кровать, но медсестра говорит: так-так, нечего разлеживаться среди бела дня. Не настолько ты болен.
Мне приходится сесть, я закрываю глаза и все становится коричневым и черным, черным и коричневым и должно быть я вижу сон - Боже Всевышний, это же тот самый паренек у которого был тиф, малыш Фрэнки - луна в облаках мелькала как призрачный галион - это ты, Фрэнки, надо же, а меня-то, Слава Богу, перевели из инфекционного отделения, где можно любую заразу подхватить - домой к жене приходишь, и сам не знаешь, какие микробы принес на одежде, - но что с тобой, Фрэнки, стряслось? Глаза у тебя совсем бурые.
У меня инфекция, Шеймус.
Ничего, Фрэнки, до свадьбы заживет. Упражнения надо делать, моргать – глазам это очень полезно. Вот мой дядя, тот видел плохо, но он моргал, моргал, и в конце концов исцелился. Сидел и моргал целыми днями напролет, и не даром - отличное зрение себе заработал, просто отличное.
Мне хочется расспросить его поподробней, как надо моргать и лечить глаза, но он говорит: а помнишь тот стих, Фэнки - чудесный стих Патриции?
Шеймус со шваброй и ведром становится в проходе между кроватями и декламирует стихотворение про разбойника - пациенты перестают стонать, монахини и няни стоят и слушают, а Шеймус читает и читает, пока не досказывает до конца - и тут все хлопать начинают как безумные, кричат «молодец» - а он говорит что стих этот очень любит и в жизни его никогда не забудет, и если бы не паренек этот Фрэнки Маккорт который болел тифом, и не бедная Патриция Мэдиган у которой была дифтерия и которой нет уже с нами Господь упокой ее душу, не знать бы ему этого стиха, - и вот я прославился на всю глазную палату Городской больницы, а все из-за Шеймуса.
Мама не может навещать меня каждый день: путь неблизкий, на автобус деньги есть не всегда, а пешком идти тяжело - у нее мозоли. Ей кажется, что мне получше, впрочем, как знать: в глазах у меня полно коричневой жижи - судя по виду и запаху, йод, но тогда, должно быть, он жжется. Ничего, говорят,
