Собрав волю в кулак, гордо задираю подбородок и смотрю в упор на Кери.
– Да, решила, – огрызается она, – и мне было очень приятно, хотя все равно ничего не получилось. Не хочет он меня. Уж я к нему как только не ластилась – а эта скотина взял и оттолкнул меня! – Она отчаянно трет кулаками глаза, размазывая по щекам безупречно наложенную тушь. – Ты способна в это поверить? – Всхлипывает Керн. – Знаешь, как обидно? Он посмеялся. Да, в лицо посмеялся! Этот парень, видно, идиот, раз предпочел такую, как ты, мне.
Она с силой стучит себя в грудь кулаком, и тот звучно ударяется о жесткую кость. Я невесело улыбнулась – вспомнился тот лобстер в жестком панцире.
– Да ладно, Кери, – говорю я, будто ребенку. – Главное – что у человека внутри. А теперь, когда твоя сущность для меня наконец открылась, я просто не в силах находиться рядом. Ты злой, эгоистичный человек, Кери, и мне, честно говоря, тебя жалко. Я не твоему горю сочувствую – мне жаль ту одинокую, всеми отвергнутую отщепенку, в которую ты превратишься.
Слова застряли в горле, и я замолчала, чтобы отдышаться. Вдруг так душно стало вокруг, будто весь воздух пожрала ее всепоглощающая злоба. Возможно, надо было наорать на Кери, потаскать за волосы, выцарапать глаза – но я не стала. Хочется одного: поскорее вернуться в мир, где живут хорошие люди, которые поступают друг с другом по-доброму.
Плотно сжав губы, беру в охапку вещи и молча выхожу. Прощания неуместны.
Я в шоке: рванула бегом, едва оказалась за дверью кабинета. Колкий декабрьский ветер хлестал в лицо; промерзла до мозга костей – как бы замертво не рухнуть. Бегу по Ренфрю-стрит к отелю, где совсем недавно гостил Дидье. У кинотеатра с восемнадцатью залами, где мы, прокразшись со служебного входа, смотрели фильм, сворачиваю направо и пускаюсь прямиком по Уэст-Найл-стрит. Миную любимый «Старбакс» Кери, где в тот памятный день за чашечкой зеленого чая она мне поведала, что к нам едет французская знаменитость. Сглотнув ком в пересохшем горле, бросаюсь через дорогу, даже не дождавшись, когда загорится зеленый, и бегу по тротуару, небрежно задевая снующих по дневным делам пешеходов, туристов и просто зевак. Все слилось перед глазами: единственное, что я вижу перед собой, – бесконечные красно-серые полосы обочины. Сворачиваю на Бьюкенен-стрит и окунаюсь в тень. Натягиваю шарф повыше – уши мерзнут, и пускаюсь со всех ног, стараясь не глядеть влево, на огромное здание торгового комплекса «Бьюкенен гэллериз», где когда-то в сентябре Коннор, с дрожью в коленках предвкушая решающий миг, купил мне обручальное кольцо, которое и по сей день лежит в своей серебристой коробочке. Он хотел показать, как сильно любил меня тогда. Да, «любил», потому что теперь, кажется, наши отношения все-таки стали достоянием прошлого.
Уже дальше по Бьюкенен-стрит останавливаюсь отдышаться и поворачиваюсь к стеклянной витрине по правую руку от меня. Вот Мег в фирменной одежде музыкального магазина; на голове – рыжие кудри вразлет, горят, как солнечные лучики. Она беседует с покупателем, выдавая сотню слов в минуту и демонстрируя ему что-то. Время от времени Мег вскидывает голову и заходится веселым смехом, будто только что услышала самый забавный анекдот на свете. Чуть помедлив у витрины, пускаюсь дальше, радуясь – насколько возможно говорить о радости при таких обстоятельствах, – что хотя бы ее я пока еще вправе считать своей подругой. И пусть Мег со школьной скамьи никто не держал за человека – не так она хороша и не столь желанна, как Кери, – ее это не слишком беспокоило. Может, у толстушки и не такая шикарная работа, как у меня, зато она довольна. Мег – добрый, веселый человек и преданный друг, она стоит десятка таких, как Кери или я. Остается надеяться, что однажды какой-нибудь счастливец все-таки ее рассмотрит.
Бегу дальше мимо Принсес-сквер – здесь мы с Коннором, бывало, встречались после работы, чтобы полюбоваться золочеными лестницами и дорогими магазинами с дизайнерской одеждой. Уже на набережной реки Клайд сворачиваю вправо и, спотыкаясь, бегу по тротуару. Мимо проносятся автомобили, а по мосту над головой со скрежетом проехал состав. С разбегу влетаю в наше здание – и пулей, точно на секретном задании, в лифт, который, по счастью, как раз ждал с открытыми дверьми. Двери закрываются, и только теперь позволяю себе перевести дух – пробежала на одном дыхании.
По пути на пятый этаж разматываю шарф, расстегиваю куртку и шарю в сумочке в поисках зеркальца. Лицо бледное, даже какое-то зеленоватое. Щеки ввалились, а там, где когда-то светились карие глаза, теперь тускло мерцают две бесцветные точки, как пуговки на лице тряпичной куклы. Выгляжу ужасно, впрочем, нельзя забывать, какой сегодня день: по понедельникам лишь добросовестные счастливчики являются на работу в наилучшем виде. Нарисовать губки и всем улыбаться – авось никто не заметит.
– Ерш твою медь, рыба-ангел, ну и видок у тебя! Кошмар, – восклицает Дэн, едва я выхожу из лифта.
Заметил-таки.
Дэн кладет мне на плечо руку и препровождает в студию.
– М-м… я тут кое о чем, хм, – начинает он и умолкает, прищелкнув языком.
– В газете прочел? Ага, все знают, у кого в кармане нашлась мелочь на вчерашнюю газетенку.
– Пренеприятная история, верно?
– Ага.
– Жаль, что с Коннором так получилось. – Он неловко откашливается, останавливаясь у двери нашей студии и переминаясь с ноги на ногу.
– Спасибо. Откуда знаешь?
Заходим в студию, тяжело опускаюсь в кресло.
– Мег позвонила и все рассказала.
– А-а.
– Ну и?.. – Он нервно присвистывает. – Э-э, надо думать, день рождения не удался?
– Дэн, – смотрю на него в упор, – давай покончим с любезностями и просто примем как данность, что я превратила свою жизнь в кошмар, втянув в пренеприятную историю родных и близких, и перейдем к следующему этапу моего публичного унижения, а именно – к шоу.
Он неслышно смыкает ладони: Дэну явно стало легче.
– Ну и ладушки. Только один момент, рыба-ангел: кажется, тебя хотел видеть З. Г.
