Саймон вспомнил о голых камнях, дырах в стене, мистрале.
— Эрн, будет холодно. Может быть, даже подморозит. Пока там не отель, а стройка.
— А-а, — отмахнулся Эрнест, — тебе немного не хватает воображения. И если позволишь, нет ни капли романтики.
— Я не могу быть романтиком, когда мне холодно. Вспоминаю один из своих медовых месяцев… в Церматте? Точно, в Церматте, — черт возьми, полная катастрофа.
Эрнест бросил неодобрительный взгляд.
— Подозреваю, что холодной была не погода, а жена, — фыркнув, отрубил он. — Во всяком случае, там ты не замерзнешь, обещаю. К тому времени на окнах будут ставни. В очаге будет пылать праздничный огонь. Повсюду жаровни с углями, на каменных стенах пляшет пламя свечей, много еды и больше чем нужно выпивки — страшно уютно. И еще…
Саймон, сдаваясь, поднял руки.
— Эрнест?
— Да?
— Замечательная идея!
Позднее, когда закончилось последнее совещание и на смену телефонным звонкам загудели пылесосы, Саймон позвонил Николь. Эрнест уже успел с ней переговорить.
— Как ты считаешь?
— Ну, в деревне уже идут разговоры. Секретарь нотариуса сказал пекарю, пекарь жене мэра — всем известно, что появился новый proprietaire.[48] Было бы хорошо встретиться с ними и рассказать, что делаешь. Эрнест прав.
— Кого приглашать? Всех? С такими вещами всегда проблемы — забудешь одного-другого, и они переживают.
— Милый, — засмеялась Николь, — что бы ты ни делал, найдутся такие, кто будет против.
— Из деревенских?
— Нет, по-моему, не они. Ты даешь им работу, заработки. Нет, есть другие, знаешь, кто считает, что это они открыли Прованс. Парижане, англичане… некоторые не хотят ничего менять.
Саймон на минуту задумался. Наверное, так оно и есть. Он ничего не мог сказать о парижанах, но со времен, когда работал официантом в Ницце, помнил отношение заглядывавших иногда в ресторан некоторых давно поселившихся там англичан — высокомерных, заносчивых, ворчащих по поводу цен и туристов, забывая, что сами тоже когда-то были туристами. И еще, помнил он, выделявшихся мизерностью чаевых, французские официанты старались увильнуть от их обслуживания.
— Ладно, — сказал он, — давай пригласим и их. Наше дело пригласить. Ты их знаешь?
— Конечно. В такой деревне, как наша, все друг друга знают. Расскажу тебе о них, когда приедешь на следующей неделе.
— Что тебе привезти?
— Свои старые рубашки. Я в них сплю.
Саймон улыбнулся. Эта картина будет придавать ему силы в полные скуки дни, расписанные в календаре, будто препятствия на беговой дорожке от Лондона до Прованса.
Положив трубку, Николь вернулась к груде планов и смет, которые сегодня прислал ей Блан. Он предложил, прежде чем перейти к зданию, закончить отделку бассейна, с тем чтобы ранней весной начать благоустройство территории. Вполне резонно, хотя Саймон будет разочарован, что помещение к Рождеству останется в первозданном виде. Правда, у Эрнеста было полно идей, как украсить его к вечеринке. Какая они дружная пара, подумала она. Легко и приревновать. Легко и глупо. Достаточно вспомнить, что стало с другими женщинами в жизни Саймона.
Передернув плечами, закурила. Нет смысла пытаться представить, как сложатся их отношения в будущем, бессмысленно торопить их. В данный момент они складываются хорошо. Пусть так и остается. А пока что надо заняться деревенской дипломатией. Николь принесла на кухню телефонный справочник и блокнот и принялась составлять список гостей.
Можно считать, что мэр и постоянные жители, Блан и некоторые из его старших работников, пара местных агентов по торговле недвижимостью — все они, исходя из своих интересов, будут приветствовать открытие отеля. Но, кроме того, на рождественские праздники в Брассьер приедут и многие непостоянные жители. В большинстве своем тихие приятные люди, они в основном общались между собой, приглашая друг друга в гости. Их контакты с деревенскими ограничивались недолгими минутами, когда они заглядывали к пекарю или мяснику. Они отнесутся к новшеству со смешанными чувствами. Николь вспомнила, какой шум подняла кучка парижан, когда жандармерию продавали под перестройку в первый раз. Она уверена, что жалобы будут, как и тогда. И как в прошлый раз, мэр будет вежливо соглашаться и ждать, когда они разъедутся по домам и оставят его в покое.
Но самые громкие протесты последуют не от парижан, вообще не от французов. После секундного колебания Николь добавила к списку последнее имя: Амброза Крауча, дольше всех из англичан проживавшего в деревне, жившего на деньги, получаемые им от одной лондонской газеты за воскресную колонку о жизни Прованса. Это был вздорный самозваный блюститель простоты деревенской жизни (для крестьян, конечно, не для себя), сноб и попрошайка. Николь ненавидела его за злобный нрав и липкие похотливые руки. Жители Брассьера его терпели. Дачники приглашали выпить, рассчитывая узнать последние сплетни. Достаточно набравшись, а случалось это довольно часто, он разражался тирадами о грубости нынешней жизни и ужасных последствиях, как он говорил, «вмешательства человека» в устройство деревенской жизни. Можно считать, что он яростно и громогласно станет нападать на отель. Николь поставила против его имени вопросительный знак. Завтра же позвонит Саймону и предупредит об Амброзе Крауче.
Установилась зимняя погода — светлые дни и ясные холодные ночи. Генерал подошел к машине. Ветровое стекло заиндевело. Не самое лучшее время для занятий велосипедным спортом, подумал он, — морозец будет кусать лицо, обжигать легкие. Не заглушая мотора, вернулся за бутылкой виноградной водки. Ребятам сегодня потребуется немного принять для бодрости.
Они ждали его у сарая. Он с удовлетворением отметил, что в своих черных трико и облегающих голову шерстяных шапочках ребята становились похожими на настоящих велосипедистов.
— Привет сборной! — бодро воскликнул он, показывая бутылку. — Это на потом. Сегодня дорога короткая и крутая — вверх до Мюрса, дальше до Горда и обратно. А потом у меня будет для вас хорошая новость. Allez!
Вздрагивая от прикосновения холодных седел, они сели на велосипеды и тронулись в путь, оставив Генерала запирать сарай. Обгоняя их, он внимательно оглядел каждого. Неплохо. Все пользовались туклипсами, не вихляли, держались свободно. Совсем неплохо.
Через четверть часа легкой ровной езды дорога стала круто извиваться вверх по склону. Генерал остановил машину и вышел на дорогу. Сложив рупором ладони, прокричал:
— Не останавливаться. Двигайтесь медленно, как вам удобно, используйте ширину дороги, идите зигзагом, но не останавливайтесь. Смелее, ребятки, смелее!
Лучше вы, чем я, подумал он, забравшись в машину. Склон Мюрса — это семь крутых извивающихся километров — не то что подъем на Ванту, но вполне достаточно, чтобы вогнать в пот даже в такую погоду. Будет чудо, если сегодня ни один на сойдет. Подождав пяток минут, он тоже двинулся вверх по склону.
Велосипедисты растянулись больше чем на полсотни метров. Одни почти касались носами руля, другие с багровыми от напряжения лицами стояли на педалях. Те, кто еще мог дышать, плевались. Генерал, медленно проезжая мимо, как мог их подбадривал. Проехав половину пути, он прижался к обочине и вышел из машины.
— Осталось всего три километра, — кричал он, когда они ползли мимо него. — После Мюрса все время под гору. Франция вам салютует!
У Башира хватило духу ответить:
— Ступай в задницу со своей Францией.
— Как тебе угодно, — ответил Генерал, — но только не останавливайся. Мужайся, держись!
