Это оказалась статуя, большая пострадавшая от непогоды копия жирного херувима с брюссельской площади, задумчиво писающего в круглый каменный бассейн, зажав в пухлый каменный кулачок пиписку из позеленевшей от времени медной трубки.
Николь постучала пальцами по меди.
— Вот это, по-моему, несколько бросается в глаза, но Фонци подгонит по размеру. — Отступив назад, она, вопросительно улыбаясь, посмотрела на Саймона. — Ну как?
Саймон, смеясь, обошел статую кругом, шлепнув ее по попке.
— Я без ума. Эрн умрет от восторга. Заранее знаю, куда он направит подсветку. — Саймон обнял Николь за плечи. — Умница. Мне не терпится увидеть выражение его лица.
Они еще с полчаса побродили по этому кладбищу человеческого жилья, выбрали кое-что из глиняной керамики для террасы, в углу сарая отыскали конторку хозяина. Саймон с интересом наблюдал, как торговалась Николь, расспрашивая о цене некоторых вещей, которые совсем не собиралась покупать, недовольно морщилась и качала головой.
— Если бы еще разбогатеть, — заметила она. — А тот старый фонтан? Сколько?
— A-а, тот, — томно вздохнул хозяин. — фонтан моей бабушки. Я с ним вырос. Столько воспоминаний.
— Разделяю ваши чувства, месье. Некоторые вещи бесценны. Жаль, — заключила она, пожав плечами.
— Восемь тысяч франков, мадам.
— А наличными?
— Шесть.
К полудню они вернулись домой. Эрнест под присмотром стоявшей со стаканом в руке мадам Понс наводил на столе последние штрихи.
— Запомните, Эйрнест, цветы для глаз, не для носа. Сильно пахнущие соперничают с запахом пищи.
— Вы абсолютно правы, дорогая. Особенно фрезии. — Отступив назад, Эрнест озабоченно оглядел стол и, решив, что все в порядке, потянулся в холодильник за бутылкой белого вина. — Сегодня в меню, — объявил он, — мы имеем рагу из баранины с гарниром из свежего перца; палтуса, жаренного в масле с пахучими травами; домашние сыры и горячие блинчики со взбитыми с водкой охлажденными сливками. — Он налил вина Николь и Саймону, наполнил свой стакан и поднял его за мадам Понс. — Мадам — золото. — Мадам недоуменно поглядела на него. — Un bijou. Драгоценность. — Та расцвела.
Сели за стол в половине первого и три часа спустя все еще смаковали последнюю чашечку кофе. Мадам Понс одержала убедительную победу, и это на незнакомой кухне. Разогретая вином и комплиментами, она держалась раскованно, время от времени легонько шлепая Эрнеста, когда тот в своих похвалах преступал грань, тряслась от смеха, краснея всеми подбородками. Когда же она заявила, что за едой о делах не разговаривают, Саймон решил, что он ее берет.
— Еда, — сказала она, — достаточно серьезное дело, чтобы не портить его разговорами о делах. Стол накрывают для удовольствия. Мне капельку кальвадоса, Эйрнест, и я должна ехать. — Она приложила к уху большой палец и мизинец — жест, означающий в Провансе телефонный звонок. — Поговорим завтра.
Друзья вышли проводить мадам Понс. На обратном пути Эрнест остановился у своей машины, чтобы выпустить миссис Гиббонс. Та, зевнув, укоризненно поглядела на него.
— Она что, не любит собак, Эрн?
— Как раз наоборот, дорогой. Пока готовила, бросала миссис Гиббонс вкусные кусочки, а той не на пользу. Пучит живот.
Вернувшись домой, за мытьем посуды пришли к единодушному решению. У отеля появился шеф- повар.
Глава 16
Следующие несколько недель Саймону временами казалось, что он от начала до конца был полезен только тем, что подписывал чеки. Все остальные занимались делом.
Мадам Понс, неизменно на невероятно высоких каблуках и со стаканом в руке, надзирала за планировкой, отделкой и оборудованием кухни, беседовала с кандидатами в помощники шеф-повара, формировала винный погреб. Два-три раза в неделю за разделочным столом недостроенной кухни она вершила суд над приезжавшими с бутылками своего лучшего вина дюжими виноделами и шустрыми молодыми виноторговцами. За этими визитами всегда следовали приглашения на дегустации непосредственно на месте, сопровождавшиеся легкими, часа на три, обёдами. Это был I’enfer, говорила мадам Понс, ад, но как иначе можно было отыскать имеющиеся в округе сокровища?
Эрнест убивал жизнь на рекламные брошюры, образцы тканей, камня и древесных пород, энциклопедии деревьев и растений, эскизы и планы. Ему пришлась по вкусу черная широкополая провансальская шляпа; и с завязанной с обоих концов шелковыми муаровыми лентами набитой до отказа папкой из венецианской мраморной бумаги он стал похож на художника, присматривающего место для очередной фрески.
В свободное от осмотра ногтей и общего определения пригодности потенциальных официантов и горничных время Николь работала в паре с Эрнестом, возила его к антикварам в Иль-сюр-Сорг, по мастерским столяров и художников по металлу, в садовые питомники, где можно было найти все — от ростка тимьяна до пятидесятифутового кипариса. Они возвращались по вечерам раскрасневшиеся, возбужденные, радуясь открытиям и приобретениям, говорили Саймону, насколько он прав, что не дает себе увязнуть в мелочах.
— Прокладки, сантехника, дорогой, — сокрушался Эрнест. — Ужасно скучно.
Странно, думал Саймон, как это они с мадам Понс постоянно ворчат, когда по всему видно, что получают огромное удовольствие.
Даже собаке нашлось дело. Миссис Гиббонс определилась в помощники Блана. Каждое утро она ждала архитектора у отеля и, помахивая хвостом, приветствовала его появление. Весь день она вперевалку бегала за ним по пятам, понемногу набираясь мусора и брызг сырой штукатурки, иногда притаскивала и клала к ногам доску или брошенный кусок дерева. Каменщики прозвали ее I’architecte и при помощи остатков обеда натаскивали носить двадцатикилограммовые мешки со штукатуркой, держа пари, на сколько ступеней она поднимет мешок по лестнице. (Иногда, под возмущенный визг и вой, мешки приходилось таскать вниз.) Словом, миссис Гиббонс была при деле и довольна жизнью.
Зато у Саймона становилось все более неспокойно на душе. Несмотря на стремительно уплывающие с каждой неделей деньги, было страшно интересно наблюдать, как отель обретает форму, бродить по голым, но аккуратно отремонтированным комнатам и представлять их окончательно отделанными. И все же впервые за много лет ему нечем было заняться — ни тебе совещаний, ни телефонных звонков. Когда он единственный раз позвонил в агентство, Джордан был любезен, но немногословен. Все идет хорошо; старые клиенты ладят с новым руководством, есть парочка перспективных дел. «Все тип-топ, старина», — подытожил Джордан, и Саймон, кладя трубку, почувствовал укол ревности. Он уже не был важной персоной.
Были и свои радости. Ему было хорошо с Николь. Он скучал, когда она уезжала с Эрнестом, и раз- другой ловил себя на том, что с завистью вспоминает о днях, проведенных наедине с ней, — довольно глупо, поскольку сам предпочел не участвовать в, как он их называл, закупочных вылазках. Однажды он предпринял попытку поехать с ними и оказался таким нетерпеливым и раздражительным, что через пару часов они оставили его сидеть в баре.
Но, утешал он себя, с закупками скоро будет покончено. Тем временем дни становились длиннее, в весеннем воздухе чувствовалась мягкость, а дневное солнышко заметно пригревало. На террасах у отеля зацвел миндаль, ярко выделяясь на фоне бурой земли и серой коры деревьев. От каменной скамьи, на которой он сидел, исходило тепло. Он поглядел на пустой бассейн, где миссис Гиббонс устроилась на
