с порядочным хвостиком, прикинул он; когда женщина, чтобы рассмотреть его получше, перегнулась через перила лесов, в добрых пяти метрах над его головой. Затем, ухватившись за металлические поручни, она ловко спустилась вниз. Волосы ее были заплетены на затылке в короткую косичку; одежду составляла водолазка с длинными рукавами, джинсы, запачканные гипсом, и спортивные тапочки. Видя ее со спины, пока она спускалась, можно было подумать, что это юная девушка.
— Меня зовут Куарт, — представился он. Женщина вытерла правую руку о джинсы и, протянув ее, коротко и сильно пожала руку Куарта.
— Я Грис Марсала, Я работаю здесь.
Она говорила с легким иностранным акцентом, скорее американским, чем английским; у нее были жесткие руки и светлые, дружелюбные глаза, окруженные сетью морщинок. А еще открытая, искренняя улыбка, не сходившая с ее лица, пока она с любопытством оглядывала вновь прибывшего с головы до ног.
— Вы священник, но вполне симпатичный, — заключила она наконец, задержавшись взглядом на стоячем воротничке его черной рубашки. — Мы ожидали чего-нибудь худшего.
— Вы ожидали?
— Да. Тут все ожидают посланца из Рима. Но мы представляли себе какого-нибудь коротышку в сутане, с черным чемоданчиком, полным молитвенников, распятий и прочих подобных вещей.
— Кто это — все?
— Не знаю. Все. — И женщина принялась считать, загибая испачканные гипсом пальцы: — Дон Приамо Ферро, местный священник. И его викарий, отец Оскар. — Ее улыбка чуть потускнела, будто ушла куда-то вглубь, чтобы ярче расцвести там. — Еще архиепископ, и алькальд [17], и много других людей.
Куарт сжал губы. Он и не подозревал, что о его миссии так широко известно. Насколько он знал, Институт внешних дел проинформировал о ней только мадридскую нунциатуру и архиепископа Севильского. Нунций, конечно, тут ни при чем; значит, скорее всего, напакостил Монсеньор Корво. Черт бы побрал Его Преосвященство.
— Не ожидал, что меня здесь так ждут, — холодно произнес Куарт.
Женщина пожала плечами, никак не отреагировав на его тон.
— Дело, в общем-то, не в вас, а в этой церкви. — Подняв руку, она обвела ею леса вдоль стен и почерневший потолок, весь в пятнах сырости и облупившейся краски. — В последнее время вокруг нее кипит немало страстей. А в Севилье никто не способен хранить секреты. — Она чуть наклонилась к собеседнику и понизила голос до иронически-конфиденциального: — Говорят, сам Папа интересуется этим делом.
О Господи! Куарт мгновение помолчал, глядя на носки своих ботинок, затем посмотрел прямо в глаза женщине. В конце концов, подумал он, для того чтобы начать разматывать клубок, эта ниточка ничем не хуже любой другой. Поэтому он придвинулся к Грис Марсала настолько, что почти коснулся ее плечом, и преувеличенно подозрительно огляделся по сторонам.
— Кто это говорит? — шепотом осведомился он.
Смех ее оказался таким же спокойным, как глаза и голос; он мягко рассыпался, отдаваясь от каменных стен.
— Думаю, архиепископ Севильский. Который, вообще-то, не слишком вам симпатизирует.
«Обязательно при первом же удобном случае отблагодарю Его Преосвященство», — мысленно поклялся Куарт. Женщина с лукавой усмешкой смотрела на него. Куарт, не собиравшийся поддерживать предлагаемую ею игру в сообщников более чем наполовину, поднял брови с невинностью опытного иезуита. Делать это он научился еще в семинарии. Как раз у одного иезуита.
— Вижу, вы хорошо информированы. Но не стоит обращать внимание на все, о чем говорят люди.
Грис Марсала расхохоталась:
— Да я и не обращаю. Но это забавно. Кроме того, я уже сказала вам, что работаю здесь. Я архитектор, ответственный за реставрацию этого храма. — Она обвела глазами помещение и невесело вздохнула. — Его нынешний вид внушает мало доверия к моим профессиональным качествам, правда?.. Но это очень длинная история — о бюджетах, которые никак не утверждаются, и о деньгах, которые никак не доходят по назначению.
— Вы американка.
— Да. Я занимаюсь этим уже два года по поручению фонда Эурнекиан, который оплатил треть стоимости первоначального проекта реставрации. Сначала нас было трое: кроме меня, еще двое испанцев; но они уехали… Уже давно работы почти парализованы. — Она внимательно посмотрела на Куарта, желая знать, какое впечатление произведет на него то, что она собиралась сказать: — И потом, эти две смерти…
Выражение лица Куарта осталось невозмутимым:
— Вы имеете в виду те несчастные случаи?
— Можно назвать и так: несчастные случаи. — Она продолжала наблюдать за реакцией собеседника и казалась разочарованной, оттого что он воздержался от каких бы то ни было комментариев. — Вы уже виделись с местным священником?
— Еще нет. Я прибыл только вчера вечером и даже не нанес визита архиепископу. Мне хотелось сначала посмотреть церковь.
— Ну что ж, вот она. — Грис Марсала сделала широкий жест рукой, как бы демонстрируя Куарту неф и главный алтарь, едва различимый в полумраке. — Севильское барокко восемнадцатого века, резьба работы Дуке Корнехо… Маленькая жемчужина, которая разваливается на части.
— А что случилось с фигурой Девы над дверью? Ведь ее голова пострадала явно не от времени.
— Верно. Это группа граждан в тридцать первом году отпраздновала по-своему провозглашение Второй республики.
Она произнесла это вполне доброжелательно, как будто в глубине души оправдывала покусившихся на образ. Куарт мысленно задал себе вопрос: интересно, сколько времени эта женщина уже находится в Севилье? Наверняка не один год. Ее испанский был безупречен, и, судя по всему, она чувствовала себя в этом городе как рыба в воде.
— Сколько времени вы живете здесь?
— Почти четыре года. Но я много раз бывала в Севилье и до этого. Впервые приехала как стипендиатка, учиться, да так и не смогла оторваться от нее насовсем.
— Почему?
Она пожала плечами, как будто и сама не раз задавала себе подобный вопрос:
— Не знаю. Такое случается со многими из моих соотечественников, особенно с молодыми. В один прекрасный день они приезжают сюда — и больше не могут уехать. Остаются здесь, играют на гитаре, рисуют на площадях. Как-то устраиваются, чтобы зарабатывать на жизнь. — Она задумчиво досмотрела на прямоугольник солнечного света на полу, возле двери. — Что-то есть в этом свете, в цветах здешних улиц… нечто ослабляющее волю. Это как болезнь.
Куарт сделал несколько шагов и остановился, прислушиваясь, как их эхо гулко отдается в глубине церкви. Слева на стене, полускрытой лесами, виднелся амвон с ведущей к нему винтовой лестницей, справа — исповедальня, пристроенная к маленькой молельне, служившей входом в ризницу. Куарт провел рукой по деревянной спинке одной из скамей, почерневшей от возраста и долгого использования.
— Что скажете? — спросила женщина.
Куарт поднял голову. Вытянутый свод с люнетами перекрывал единственный прямоугольный неф, а все помещение в плане должно было иметь вид креста с сильно укороченными ветвями. Эллипсовидный купол, заканчивающийся башенкой без окон, когда-то украшали фрески, но разглядеть их было почти невозможно из-за толстого слоя копоти от пламени свеч и пожаров, покрывшего их за столетия. В нескольких местах угадывались фигуры ангелов и бородатых пророков, до такой степени изъеденные пятнами сырости, что их запросто можно было принять за портреты прокаженных.
— Не знаю, — помолчав, ответил Куарт. — Маленькая, красивая… Старая.
— Три века, — уточнила женщина, и эхо шагов вновь заметалось в стенах, когда она, сделав
