— Ну, и знает, и не знает. Он знает, что у меня есть домик и кое-какие сбережения и что сам он без денег. Знает, что стареет и что нам хорошо вместе. А вообще-то я хотела бы сыграть свадьбу здесь, на пляже, под пальмами этой гостиницы. — Моника налила себе еще стакан рома.
— Но, ма, он же никогда не будет тебе верным мужем.
— Да и я тоже не буду ему верна. Увидишь, Пандора. — Язык Моники стал заплетаться. — Увидишь, мы с Чаком сможем здорово поладить.
— Давай я уложу тебя в постель, ма. Ты еле держишься на ногах.
Моника кивнула.
Когда Пандора поправляла подушку под ее головой, Моника вдруг чуть не расплакалась. Это было удивительно, потому что Моника редко проявляла слабость.
— Я должна тебе кое-что сказать, милая. Вернее, я должна перед тобой покаяться, — Моника всхлипнула. — Твой отец, — совсем пьяно говорила она, — твой отец никогда ничего с тобой не делал из тех вещей, о которых я тебе потом говорила.
Пандора выпрямилась рядом с кроватью.
— Так почему же ты постоянно мне рассказывала об этом? — рассерженно воскликнула она. — Почему ты это сделала, ты же нам обоим этим страшно навредила?
— Почему? Наверное, потому, что ревновала. Я ревновала, поскольку он так тебя любил с самого момента твоего рождения. Он любил тебя куда больше, чем меня. Посмотри там, в моей сумочке. Там его последний адрес. — На этом Моника уснула.
Пандора унесла открытку с адресом отца к себе домой. Отверстие в окружавшем ее темном густом лесу становилось все шире, а свет, через него пробивавшийся, все ярче.
Глава двадцать девятая
Она не стала будить Бена. Просто вышла одна на крыльцо хижины, села на качели и приложила к уху раковину, которую дала ей мисс Рози. Ей казалось, она слышит звуки далекого и холодного моря. Аризона… «Что я знаю об Аризоне?» — спрашивала себя Пандора. Она пожалела, что плохо учила в свое время географию, которую им в монастыре преподавала заумная коротышка-монахиня. Большую часть своей взрослой жизни эта монахиня провела в ограде высоких монастырских стен, но умела при этом так красиво рассказывать о землях Богом благословенной Америки, что завораживала всех учениц в классе. Всех, кроме Пандоры, мечтающей о совсем другом — о железных дорогах и паровозах, и желающей одного — чтобы ее отец был рядом.
Она чуть сильнее раскачала качели. Аризона, ах Аризона! Тут ей послышался голос Фрэнка: «В ту сторону идет длинная-длинная прямая дорога. Аризона более плоская, чем хвост бобра. В Аризоне во все стороны видно на много миль».
Завтра она обсудит это все с Джанин. Пандора действительно хотела наконец прояснить свои чувства к Ричарду, вновь пустить его в свое сердце или, напротив, изгнать его оттуда. Пока же он был просто занозой, которую ей никак не удавалось вытащить. При этом он писал то эйфорические письма, в которых говорил, что все прекрасно, то письма безутешные, где звал ее вернуться.
Одно из этих писем лежало теперь перед ней. Наступало Рождество. Ричард собирался возвращаться в Бостон. Он понял, что ему никогда не удастся завершить роман. Так что он вновь решил вернуться к куда более динамичной жизни репортера. И еще он понял, что не любит немцев, так что Гретхен скоро вернется к Фридриху.
Пандора продолжала сидеть без движения. Слишком много событий происходило вокруг нее. Нужна была передышка. Например, несколько дней в пещере сновидений, чтобы мир вокруг нее немного пришел в порядок. Да, это было бы неплохо. Тем более что Пандора вполне доверяла Джанин и ее сестрам. Они смогут о ней позаботиться.
Медленно поднявшись, она вошла в хижину, легла рядом с Беном и расплакалась. Она поняла, что признания ее матери вдруг смыли жившие в ней ощущения грязи и вины. Раньше она как бы сидела за створными окнами и не могла из-за больших грязных разводов на них увидеть сад, А теперь вдруг — и это было просто потрясающе — стекла окон стали чистыми. Более того, она наконец узнала, где сейчас отец. Он перестал быть для нее тенью, став вновь живым человеком.
Пандора понимала, что должна быть очень зла на мать, ведь по ее вине отец и дочь столько лет не могли общаться нормально. Однако сейчас, глядя в лицо матери, она ощущала вовсе не злость, а, скорее, жалость и печаль. Пандора вспомнила тот день, когда ей исполнилось девять лет. Отец подарил ей голубое кружевное платье с плотной темно-голубой нижней юбкой, которая при ходьбе шелестела, как листва деревьев. Вместе с платьем отец принес ей пару черных блестящих туфель из настоящей кожи и белые гофрированные гольфы. Было 19 февраля — день ее рождения. Она, как обычно, пошла утром в школу, зная при этом, что вечером с работы отец обязательно принесет ей подарок. Мать же начала тот день недовольным фырканьем да возней с записями карточных партий. Тогда она очень разозлила Пандору. А сегодня она воспринимала это с б
— Я принесу тебе торт после работы, — сказала тогда уходя Моника.
Пандора кивнула. Она знала, что торт этот ей придется есть одной, без друзей. И все же будущие подарки отца и этот торт страшно радовали ее. Поэтому весь день в школе она провела с широкой восторженной улыбкой на лице.
Моника, конечно, с работы торопиться не стала. Фрэнк, однако, пришел вовремя и принес в свертке подарки. Пока же Пандора бегала наверх в свою комнату их разворачивать, отец разжег камин в гостиной и вскипятил сверкающий медный чайник. Тем временем Пандора натянула подаренное платье, застегнула маленькие перламутровые пуговички, спускавшиеся от воротника к поясу. У платья были длинные рукава, каждый из которых заканчивался белой кружевной оторочкой. Оно было самым лучшим из всех, что приходилось видеть Пандоре. Она качнула бедрами, и тафтовая нижняя юбка ответила широкими всплесками. Пандора натянула белые кружевные гольфы, потом туфли. Побежала в ванную и взглянула на себя в зеркало. Она тщательно почистила зубы, пробежала гребешком по волосам.
— Я готова, па, — крикнула она с верхней ступеньки лестницы. — Закрой глаза и не подглядывай, пока я не скажу. — Степенно, осторожно Пандора спустилась вниз. На мгновение она замерла в дверях гостиной.
Отец задернул занавески на окнах, как бы отгородившись от серого февральского вечера. Огонь в камине бодро плясал. Он поставил большую поздравительную открытку на полку камина, рядом стоял пышущий паром чайник, как будто выражавший радость по поводу появления Пандоры в комнате.
— Теперь ты можешь открыть глаза, — сказала Пандора. Она поднялась на носочки, чтобы выглядеть как можно выше.
Лицо Фрэнка замерло и покраснело. Пандора хихикнула.
— Па, ты похож на мальчишку.
Ей даже показалось, что в его глазах блеснули слезы. Отец откашлялся, потом протянул к ней руки. Пандора обняла его, и они начали танцевать вальс. Раз-два-три, раз-два-три. Подол платья следовал за движениями девочки…
Тут послышались знакомые шаги, повернулся ключ в замке. У двери замерла тень матери, во все глаза уставившейся на них. Тот взгляд страшно напугал тогда Пандору. Теперь, однако, Пандора понимала, что это был взгляд нелюбимой женщины, родившей своему мужу дитя, которое он обожал. Это был непозволительный подарок. Фрэнк и Пандора замерли. Сердце девочки бешено колотилось.
— Я сейчас подам торт, Пандора. А ты иди наверх и сними это платье, ты можешь его испортить. Фрэнк, принеси угля для кухонной печи.
Пандора легла и задумалась о том, что такое человеческая память и почему она бывает такой многослойной. Что-то произошло многие годы назад и было ею не понято из-за ее возраста. А что, если и разрыв с Ричардом тоже является результатом такого же непонимания?
