— Доктор Макдональд? Алекс? — засмеялась она. — Он бывал страшно рассержен, услышав, что его называют англичанином. Во всяком случае, в то время. Он был ярым шотландцем в те дни, когда я его знала. Националистом?
— Разумеется. Шотландским националистом. Насколько помню, пламенным.
Всегда повторял: «Долой старого врага Англию», «Да здравствует франко-шотландский союз». Но я точно знаю, что он храбро сражался на стороне этого старого врага в прошлую войну. Возможно, не был столь искренен, — она внезапно умолкла, посмотрела на меня проницательно и задумчиво. — Он... он мертв, да?
— Нет, мадам, он жив.
— Но у него неприятности? Неприятности с полицией?
Она оказалась сообразительна и умна, сразу уловила едва заметную смену тона.
— Боюсь, что да. Как и когда вы с ним впервые встретились, мадам Галль?
— За два месяца до окончания войны или за три... Полковник Макдональд был направлен в Сен-Дени на поенный химический завод, которым раньше владели фашисты. Я работала в исследовательской группе на этом заводе, уверяю вас, не по собственному желанию. Я не знала тогда, что полковник Макдональд блестящий химик, и взяла на себя труд объяснить ему различные химические процессы и устройство производства. Еще не закончилась смена на заводе, как я обнаружила, что он знает гораздо больше, чем я предполагала, — она засмеялась. — Кажется, я понравилась храброму полковнику. А он мне.
Я кивнул. Судя по пылкому тону ее писем, она не все говорила о своих чувствах.
— Он оставался в Париже несколько месяцев, — продолжала она. — Не знаю точно, чем он занимался, но вроде бы вопросами технического характера. Все свободное время мы проводили вместе. — Она пожала плечами.
— Это все так давно было, словно в ином мире. После демобилизации он вернулся в Англию, потом приезжал на неделю, пытался найти работу в Париже, но не смог. Думаю, в конце концов он получил какую-то исследовательскую работу у английского правительства.
— Вы когда-нибудь подозревали что-либо темное или достойное порицания в полковнике Макдональдс? — прямо спросил я.
— Никогда. Если бы подозревала, то не общалась бы с ним.
Искренность, достойные манеры исключали возможность сомнения в ее словах. Внезапно я почувствовал душевную пустоту. Наверное, прав был Шеф, и я просто теряю время, драгоценное время. Если, конечно, можно назвать драгоценным потраченное в пустых поисках время. Кэвел, возвращающийся с поджатым хвостом домой.
— Ничего? — настаивал я. — Ни одной черты, которая заставила бы вас задуматься?
— Хотите оскорбить меня? — тихо спросила она.
— Простите. — Я изменил подход. — Можно спросить вас, вы любили его?
— Надеюсь, не доктор Макдональд послал вас сюда? — спокойно сказала она. — Вы должны были узнать об этом из моих писем. Вам ответ известен.
— А он любил вас?
— Любил. Во всяком случае, он делал мне предложение. Не меньше десятка раз. Это вам может кое-что сказать, не так ли?
— Но вы не согласились, — возразил я. — Если вы любили друг друга и он просил вас выйти за него замуж, то можно поинтересоваться, почему же вы отказали ему?
— Я отказала по той же причине, из-за какой оборвалась наша дружба. Я немного побаивалась. Несмотря на торжественные заверения в любви, он был неисправимым волокитой. Но главным образом — из-за нашего глубокого расхождения. К тому же мы не были столь стары и умудрены жизненным опытом, чтобы прислушаться к голосу рассудка.
— Расхождения? Можно спросить, какие, мадам Галль?
— Вы очень настойчивы, не правда ли? Какое это имеет значение? — Она вздохнула. — Полагаю, для вас это имеет значение, раз вы спрашиваете.
Будете спрашивать, пока не получите ответа. Секрета здесь нет никакого, но все это мелко и довольно глупо.
— И все же хотелось бы услышать.
— Не сомневаюсь. Франция после войны, как вы можете вспомнить, была в очень неустойчивом положении. У нас были партии от крайне правых до крайне левых. Я добрая католичка и принадлежала к правой католической партии, она обезоруживающе улыбнулась. — Вы таких называете самыми голубыми тори.
Ну, боюсь, что доктор Макдональд был настолько не согласен с моими политическими взглядами, что наша дружба в конце концов стала совершенно невозможной. Знаете, такие вещи случаются. Для молодого человека политика чрезвычайно важна.
— Доктор Макдональд не разделял ваших консервативных взглядов?
— Консервативных? — Она засмеялась с неподдельным изумлением. Консервативных, сказали вы?! Был ли Алекс истинным шотландским националистом или не был, сказать не могу, но одно могу утверждать совершенно безошибочно: никогда не встречала человека более неумолимого в своих взглядах. Он был прелесть. Спустя час и десять минут я вошел в холл отеля «Вогоннер», в Альфингеме.
Из Стентона я позвонил Шефу и Харденджеру, оба они сидели в гостиной и ждали меня. Хотя вечер еще и не наступил, но перед Шефом уже стояла почти пустая бутылка виски. Я никогда не замечал за ним раньше, чтобы он начинал пить до девяти вечера. Лицо его было бледным, измученным, застывшим и усталым. Впервые ему можно было дать столько лет, сколько есть. Он сидел ссутуленный, что-то расслабленное и жалкое появилось в нем, как в человеке, сбросившем с себя груз, который пришлось долго носить.
Харденджер выглядел тоже не блестяще.
— Где Мэри? — спросил я.
— В гостях у Стеллы Чессингем и ее матери, — ответил Харденджер. Еще одно сломанное крыло, которое она хочет залечить. Ваш угрюмый друг за решеткой, а я отвез ее и вернулся. Она хочет поддержать их. Согласен с ней, обе чувствуют себя довольно скверно после ареста молодого Чессингема.
Но с моей точки зрения, визит был не нужен и бессмыслен. Это было перед приездом Шефа. Она не послушалась меня. Вы знаете свою жену, Кэвел. И вы знаете свою дочь, сэр.
— Напрасно она старается, — заметил я. — В этом самом деле молодой Чессингем совершенно невиновен. Я сказал об этом его матери сегодня в восемь утра. Мне пришлось сказать. Она больная женщина, и такой удар она могла бы не перенести. А она сообщила об этом дочери, едва за ним приехала машина. Они не нуждаются в утешении.
— Что?! — С потемневшим от гнева лицом Харденджер подался со стула, а большой стакан, зажатый в его кулаке, казалось, вот-вот хрустнет. — Что вы сказали, Кэвел? Невиновен? Черт бы все это побрал! Существенные улики...
— Единственная улика против него — та очень понятная ложь о мнимой поездке и тот факт, что настоящий преступник посылал ему деньги под вымышленным именем. Хотел навлечь на него подозрение. Хотел выиграть время. Он выигрывает время каждый раз, заставляя подозревать еще кого-нибудь. Он настолько умен, что смог бросить тень подозрения практически на каждого. Он выиграл время, похитив меня. Задолго до преступления посылались деньги на счет Чессингема. В июле он знал, что нужно будет сегодня выиграть время. Зачем ему время?
— Вы дурачите меня, черт возьми! — грубо сказал Харденджер. — Вы выдумали эти историю...
— Сейчас я изложу вам факты. — У меня не было настроения умиротворять Харденджера. — Если я сказал бы о его невиновности, вы арестовали бы его?
Вы прекрасно знаете, что нет. Но вы это сделали и помогли выиграть время, потому что преступники прочтут об этом в вечерних газетах и решат, что мы на ложном пути.
— Теперь еще скажите, что Хартнелл с женой тоже жертвы шантажа, раздраженно сказал Харденджер.
— Что касается молотка, кусачек и грязи на мотороллере — да. Вы это знаете. А в остальном они виновны. Но никакой суд это никогда не докажет.
