Первая и очень крупная ошибка преступника.
— Возможно... возможно... — пробормотал Харденджер. — А возможно, вы слишком легковерны. Предположения... С чего вы взяли, что Кландона отравили именно здесь? Кажется, вы сами говорили, что приходится иметь дело с умным противником, который тщательно заметает следы и путает нам поиск, подсовывая ложные улики. Скажем, где-то убил, а сюда перетащил труп. Как-то не верится, что у преступника к месту оказался яд в кармане, когда его застигли врасплох...
— Относительно последнего не могу сказать ничего определенного.
Скорее всего, Кландона насторожил бы любой оказавшийся тут ночью. Но Кландон умер именно здесь, это очевидно, — добавил я и обратился к Кливдену и Уйбриджу:
— Как скоро действует цианистый калий?
— Практически мгновенно, — ответил Кливден.
— Ему дали яд здесь, и здесь он умер. Посмотрите, две едва заметные царапины на стене, а под ногтями — следы штукатурки. Он падал и царапал стену. Некий «друг» дал ему леденцы. Нужно отдать на экспертизу бумажник, сигаретную коробку и спички. Правда, всего шанс из тысячи, что этот «приятель» оставил отпечатки пальцев, роясь в бумажнике мертвого Кландона.
Не верю даже в этот единственный шанс. А вот отпечатки пальцев на двери могут быть интересными. И нужными. Сто к одному, что они будут принадлежать только тем, кому дозволено ею пользоваться. Больше скажут признаки уничтожения отпечатков платком или перчатками возле часового механизма, замка и цифровой комбинации.
— Обнаружатся, — уверил Харденджер, — если ваше предположение соответствуют действительности. И если предположить, что сюда кто-то проник.
— Однако Кландон лежит здесь, — сказал я. Харденджер согласно кивнул и, повернувшись, стал разглядывать своих помощников, копошащихся у двери.
Тут появился солдат с фибровым чемоданчиком и маленькой накрытой клеткой, поставил то и другое на пол, отдал честь, ни к кому в частности не обращаясь, и вышел. Кливден вопросительно поднял бровь.
— В лабораторию войду один, — пояснил я. — Для этого принесли противогазовый костюм с маской. Я закрою за собой стальную дверь, открою внутреннюю и прихвачу с собой клетку с хомяком. Если он не сдохнет через несколько минут, значит, внутри все чисто.
— Хомяк? — заинтересовался Харденджер, подошел к клетке и поднял покрывало. — Бедный зверек. Где вы его достали?
— Мортон — то самое место в Англии, где это легче всего сделать. На расстоянии брошенного камня их обнаружится пара сотен. Не учитывая несколько тысяч морских свинок, кроликов, обезьян, попугаев, мышей и разной домашней птицы. Их разводят на ферме в Альфингеме, где находится и коттедж доктора Бакстера. Как вы сказали? «Бедный зверек»? У этих зверьков короткая и незавидная жизнь. Королевское общество охраны животных и Национальное общество борьбы с вивисекцией многое отдали бы, чтобы проникнуть сюда. Однако государственный закон о секретности исследований позаботился, чтоб их представители не появлялись здесь... Небось, Мортон им снится в ночных кошмарах. Но их нельзя упрекнуть за это. Знаете ли вы, что свыше сотни тысяч животных погибло здесь в прошлом году во время опытов. Сдыхали в агонии. Они — лакомый кусок в Мортоне.
— У каждого свое мнение, — холодно заметил генерал Кливден. — Не буду утверждать, что полностью с вами не согласен. — Он через силу улыбнулся. Удобное место для сантиментов, Кэвел, но время не совсем подходящее.
Я кивнул, то ли соглашаясь, то ли извиняясь — пусть думает как хочет.
Открыл чемоданчик и стал разворачивать газозащитный костюм, но тут Грегори взял меня за руку. Из-за толстых линз очков напряженно глядели темные глазки, смуглое лицо напряглось от волнения.
— Не ходите туда, Кэвел, — сказал он тихо и настойчиво, голосом, близким к отчаянию. — Умоляю вас, не ходите туда.
Я молча посмотрел на него. Грегори мне нравился. Нравился он и без исключения всем своим коллегам. Но Грегори был не из Мортона, его просто пригласили сюда работать, ибо он считался одним из блестящих микробиологов Европы. Итальянский медик-профессор находился в Мортоне всего восемь месяцев. Такой крупный улов Мортон получил после многочисленных заседаний кабинета на высшем уровне. Итальянское правительство согласилось отпустить профессора в Англию на неопределенное время. И если такой человек, как доктор Грегори, был взволнован, то обо мне и говорить не приходилось.
— Почему туда нельзя входить? — спросил Харденджер. — Наверное, у вас на то есть серьезные причины, доктор Грегори!
— Причины действительно имеются, — очень веско подтвердил Кливден. Никто не знает о лаборатории номер один больше доктора Грегори. Мы недавно с ним о ней беседовали. Не буду лгать, я тоже испуган. Если бы доктору Грегори разрешили, он бы отлил стены и потолок из бетона вокруг блока "Е" и запечатал бы лабораторию номер один навсегда. Вот как опасается доктор Грегори. Ему хотелось бы хоть на месяц закрыть эту лабораторию.
Харденджер пронзил своим холодным взглядом сначала Кливдена, потом Грегори и своих помощников.
— Пройдите по коридору, пожалуйста. Для вашего же блага будет лучше, если меньше будете знать об этом. Вы также, лейтенант. Простите. — Он подождал, пока Уилкинсон и двое других уйдут, взглянул насмешливо на Грегори и произнес:
— Итак, доктор Грегори, вы не хотите, чтобы дверь в лабораторию номер один была открыта? Это подозрительно. А вы нами подозреваетесь в первую очередь, знаете об этом?
— Как вам угодно. У меня нет настроения шутить именно здесь — Он бросил взгляд на Кландона и сразу отвел глаза. — Я не полицейский и не военный. Если бы вы...
— Конечно. — Харденджер указал на расположенную в нескольких футах от нас дверь. — Что там находится?
— Это кладовая, извините...
— Пойдемте туда. — Харденджер направился к кладовой, а мы за ним. Не обращая внимания на табличку «Не курить», Грегори зажег сигарету и стал быстро и нервно затягиваться.
— Не хочу отнимать у вас время, — произнес он. — Буду по возможности краток, но необходимо вас убедить, — он умолк и затем тихо продолжал: Сейчас термоядерный век. Это век, когда десятки миллионов людей идут на работу и возвращаются домой, зная об угрозе термоядерной войны. Миллионы людей не могут спокойно спать ночью, задумываясь о судьбе нашей зеленой и прекрасной планеты, которой угрожают оружием, сделающим ее безжизненной пустыней. — Он глубоко затянулся, погасил сигарету и сразу закурил новую, продолжая говорить в облаке табачного дыма. — Я избавлен от этих страхов о термоядерном Армагеддоне и безмятежно сплю по ночам. Слышу о русских ракетах и улыбаюсь. Слушаю американцев, хвалящихся своими ракетами, и тоже улыбаюсь. Такой войны никогда не будет, потому что я знаю, пока две сверхдержавы держат свои сабли в ножнах в виде разных мощных ракет, несущих столько-то и столько-то мегатонн, они в действительности не думают о них вообще. Они думают, господа, о Мортоне, потому что англичане, осмелюсь сказать, дали понять великим державам недвусмысленно, что бактериологическое оружие, которое у них имеется, сильнее всех бомб. И это оружие делается здесь, в Мортоне. Это оружие, если его применить, не оставит на всей планете ничего живого. Абсолютно ничего. Вот почему у меня страх перед дверью лаборатории номер один. Надеюсь, вы поймете меня.
Мы выслушали доктора Грегори в полном молчании и были согласны, что опасность за дверью велика. Но нужно было убедиться, что преступники не входили туда. И мы открыли дверь. И убедились в том, что из самой секретной лаборатории исчезло шесть ампул в контейнерах, специальных стальных контейнерах. В трех из них был сильный ботулинусный вирус, смертельный для всего живого. Но самое страшное, что неизвестные похитили три ампулы дьявольского микроба, против которого вообще не было никакой защиты — ни сыворотки, ничего другого. Это был нокаут.
Мэри Кэвел в моей жизни значила все. Уже два месяца я женат на ней, но знаю, это чувство останется до конца моих дней. На всю жизнь. Конечно, это легко может сказать любой — легко, просто и не задумываясь. Звучит такое, возможно, немного банально. Но вам надо бы ее увидеть, мою жену, и тогда вы поверите мне.
Моя жена — маленькая белокурая красавица с поразительными зелеными глазами, но замечательна она
