— Оставайся здесь, — сказал он Сессиль. — На этот раз я этого требую.
Она не кивнула в знак согласия, но и не возразила: возможно, его методы воспитания стали более эффективными. Джип, что не вызвало удивления, находился там же, где Боуман последний раз видел его: чтобы вытащить машину из кювета, требовался автокран.
Вход в передний дворик казался безлюдным, но у Боумана по отношению к Кзерде и его славным товарищам возникло такое же чувство, как к клубку кобр или скопищу черных ядовитых пауков, поэтому он вошел в передний дворик медленно и осторожно, скрываясь в темноте. Его нога наткнулась на какой-то твердый предмет, раздался слабый металлический звук. Боуман замер на месте, но не заметил ничего опасного. Он наклонился и поднял пистолет, который случайно задел ногой и который отлетел к бензоколонке. Вне всякого сомнения, это был пистолет Ференца. Случившееся с Ференцем при их последней встрече говорило за то, что вряд ли пистолет скоро понадобится ему, но он сможет воспользоваться им когда-нибудь. Боуман решил обязательно вернуть ему пистолет. Он знал, что ничто не помешает ему сделать это, так как в кибитке Кзерды все еще горел свет, струясь через окна и приоткрытую дверь. В других кибитках света не было. Боуман подошел ко входу в кибитку, бесшумно поднялся по ступенькам и заглянул в нее.
Кзерда с перевязанной левой рукой, ушибами и синяками на лице и большим куском пластыря на лбу выглядел неважно, но не так плохо, как Ференц, за которым он ухаживал, перебинтовывая его раны. Ференц лежал на койке в полуобморочном состоянии, время от времени вскрикивая от боли, пока отец снимал пропитанную кровью повязку с его головы. Когда повязка наконец была снята, он снова вскрикнул и почти сразу потерял сознание. Боуман увидел глубокую рваную рану на его лбу, страшные ушибы на лице; если у молодого цыгана были такие же ушибы и на теле, то он действительно в тяжелом состоянии. Но Боуман знал: если бы Ференцу удалось осуществить свои намерения в отношении его самого, то он находился бы сейчас в состоянии, в котором уже никогда и ничего бы не почувствовал. Ференц сел, покачиваясь, на кровати, в то время как его отец готовил свежую повязку, затем нагнулся вперед, оперся локтями о колени, закрыл лицо ладонями и застонал:
— Бога ради, что случилось? Моя голова...
— Все будет хорошо, — сказал Кзерда ласково. — Порез и синяк. Вот и все.
— Но что случилось? Почему моя голова...
— Автомобиль. Помнишь?..
— Автомобиль... Конечно. Этот дьявол Боуман! — простонал Ференц; Боуману очень понравилось, как его назвали. — Он... Он...
— Черт ему в душу, да! Он ускользнул и разбил наш джип. Видишь это? — Кзерда указал на свою руку и лоб. Ференц безразлично взглянул и отвернулся. Он думал о другом.
— Мой пистолет, отец! Где мой пистолет?
— Здесь, — сказал Боуман. Он направил пистолет на Ференца и вошел в кибитку. В левой руке он держал покрытые пятнами засохшей крови цепочку и крестик. Ференц в ужасе уставился на Боумана. Он смотрел на него, как смотрит на палача с занесенным топором человек, чья голова лежит на плахе. Кзерда, который стоял спиной к двери, повернулся и застыл в оцепенении так же, как и его сын.
Он, как и Ференц, был явно не рад появлению Боумана.
Боуман сделал два шага вперед и положил покрытый пятнами крови крестик на маленький столик.
— Возможно, его мать обрадуется этому, — сказал он. — Правда, мне следовало бы сначала вытереть кровь. — Он подождал реакции, но ее не последовало, и продолжал: — Я намереваюсь убить тебя, Кзерда. Я должен это сделать. Ведь никто не может доказать, что это ты убил молодого Александре? Но мне не нужно доказательств. Все, что мне нужно, — это абсолютная уверенность. Пока ее нет. Пока я не могу этого сделать. Но позже, позже я убью тебя. А затем я убью Гэюза Строма. Скажи ему об этом, хорошо?
— Что ты знаешь о Гэюзе Строме? — прошептал Кзерда.
— Достаточно, чтобы вздернуть его на виселицу. И тебя тоже.
Кзерда внезапно улыбнулся, но когда заговорил, то смог сделать это только шепотом:
— Ты сейчас сказал, что пока не можешь убить меня. — Он сделал шаг вперед.
Боуман ничего не ответил. Он повернул пистолет и прицелился точно между глаз Ференца. Второго шага Кзерда делать не стал. Боуман посмотрел на него и указал на стул возле маленького столика.
— Садись, — приказал он. — Лицом к сыну.
Кзерда выполнил приказание. Боуман сделал шаг вперед, и по реакции Ференца стало очевидно, что тот находится в очень плохом состоянии: ужас, отразившийся на том месте, которое когда-то было его лицом и которое еще могло выражать какие-либо чувства, а также открытый для предупреждения рот были слишком запоздалыми и не смогли вовремя предупредить Кзерду об опасности. Он рухнул на пол от удара по затылку пистолетом, который был в руке у Боумана.
Ференц оскалил зубы и грязно выругался. По крайней мере, так подумал Боуман, так как Ференц перешел на свой родной язык. Но он успел только начать свою злобную тираду, когда Боуман, ни слова не говоря, сделал шаг вперед и взмахнул пистолетом еще раз. Реакция Ференца была на этот раз еще медленней, чем ожидал Боуман: тот повалился головой вперед поперек тела своего отца и затих.
— В чем все-таки дело?.. — раздался голос позади Боумана.
Он метнулся в сторону, бросился на пол, одновременно развернувшись к двери, и направил на говорящего пистолет... Затем медленно поднялся. Сессиль стояла в дверях, ее зеленые глаза были широко раскрыты, на лице застыл ужас.
— Ты дура, — сказал Боуман в ярости. — Ты чуть не стала покойником. Ты что, не понимаешь?
Она кивнула, еще не оправившись от шока.
— Входи. Закрой за собой дверь. Ты идиотка. Почему, черт возьми, ты не сделала так, как я тебя просил, и не осталась там?
Почти в трансе Сессиль вошла внутрь и закрыла за собой дверь. Она уставилась на двух лежащих мужчин, затем взглянула на Боумана:
— Ради всего святого, скажи, почему ты оглушил этих людей?
— Потому что сейчас еще не время убивать их, — ответил Боуман холодно.
Он повернулся к Сессиль спиной и начал обыскивать кибитку тщательно и методично. Когда подобным образом проводится обыск в каком-либо месте, будь то цыганская кибитка или дворец, приходится все ломать и крушить. Следуя этому правилу, Боуман приступил к планомерному и обстоятельному превращению кибитки Кзерды в руины. Он ломал кровати на куски, вспарывал матрасы ножом, позаимствованным у лежащего на полу Кзерды, выбрасывая их содержимое, чтобы убедиться, что там ничего не спрятано, а также взламывал с помощью все того же ножа шкафы, закрытые на ключ. Он перешел в кухню, разбил всю посуду, в которую можно было что-то спрятать. Высыпал содержимое целой дюжины продуктовых банок в раковину; разбил все кувшины и винные бутылки незатейливым способом, ударяя их друг о друга, и закончил, высыпав содержимое ящиков для ножей и ложек на пол, чтобы убедиться, что ничего нет под подкладочной бумагой. Нигде ничего не было.
Сессиль, которая наблюдала за его работой будучи еще в шоке, вдруг спросила:
— Кто этот Гэюз Стром?
— Долго ты находилась здесь, подслушивая?
— Все время. Так кто такой Гэюз Стром?
— Я не знаю, — искренне сказал Боуман. — Никогда не слышал этого имени до сегодняшней ночи.
Он повернулся к бельевым ящикам и принялся за них. Поочередно вываливал их содержимое на пол и раскидывал его. Ничего, что заинтересовало бы его, не было, только тряпки.
— Чужое имущество ничего не значит для тебя, не так ли?
К этому моменту состояние шока, в котором находилась Сессиль, перешло в состояние человека, пытающегося взять себя в руки.
— У него все имущество застраховано, — сказал Боуман успокаивающе.
Он начал атаку на последние, еще не тронутые предметы обстановки — красиво инкрустированный дорогой письменный стол красного дерева, открывая запертые ящики с помощью ножа Кзерды, незаменимого в этом деле. Боуман вывалил содержимое двух ящиков на пол и хотел уже открыть третий, как вдруг что-то привлекло его внимание. Он нагнулся и вытащил пару тяжелых шерстяных носков, внутри которых, стянутые резинкой, находились новые хрустящие банкноты с последовательными серийными
