выпрямился и, заметив, что занавески задернуты, осторожно подкрался к двери и бесшумно ее закрыл. И лишь после этого зажег свет в каюте.
В страшных романах с убийствами, действие которых происходит в старинных английских коттеджах, редко возникает сомнение относительно времени смерти. После беглого осмотра и многочисленных псевдомедицинских манипуляций добряк доктор опускает руку убитого и произносит: «Смерть наступила этой ночью в 23 часа 57 минут», — или что-нибудь в этом роде. Потом по его лицу скользит смущенная улыбка, говорящая о том, что он тоже всего лишь человек и может ошибаться в мелочах, и он добавляет; «Естественно, смерть могла наступить минуты на две раньше или позже». Врач, находящийся не на страницах детективного романа, сталкивается с более трудной проблемой. Он должен учитывать вес тела, конституцию, температуру окружающей среды, и каждый из этих факторов сильно влияет на охлаждение трупа, так что предполагаемое время смерти может растянуться до нескольких часов.
Я не врач, и все, что я мог сказать о человеке, сидящем за столом, это то, что у него наступило трупное окоченение, которое пока не начало исчезать. Он был так же тверд, как человек, замерзший в сибирской тайге. Мертв несколько часов. Но сколько именно — я не имел ни малейшего представления.
На рукавах у него было по четыре золотые полоски, а это означало, что речь идет о капитане. Капитан в каюте радиста? Капитанов очень редко можно увидеть в каюте радиста и никогда — за его рабочим столом. Он сидел понуро на своем стуле, наклонив голову набок, прислонившись затылком к куртке, висевшей на крючке, вбитом в переборку. Трупное окоченение заставило его застыть в этом положении, но до того, как оно наступило, он в нормальных условиях должен был бы упасть вперед на стол или соскользнуть на пол.
Я не мог обнаружить никаких внешних признаков борьбы, но стоял на той точке зрения, что слишком презрительно отнесусь к теории вероятности, если предположу, что он умер естественной смертью в тот самый момент, когда хотел защищать свою жизнь с помощью кольта. Я снова огляделся и попытался усадить его прямо, но он не поддавался. Я приложил побольше усилий и внезапно услышал слабый треск рвущейся материи. Мне удалось его приподнять, и в тот момент он упал влево, на рабочий стол, причем его правая рука повернулась и в итоге поднялась вверх. Дуло кольта, словно обвиняющий перст, ткнулось в небо.
Теперь я знал, почему он умер и не свалился вперед. Он был убит оружием, которое и сейчас торчало из его позвоночника. Приблизительно между шестым и седьмым позвонком. Рукоятка запуталась в кармане куртки, которая висела на переборке и удерживала его в таком положении.
В моей профессии мне часто доводилось иметь дело с людьми, которые позднее погибали той или иной смертью, но сейчас я впервые видел человека, который был убит обыкновенной стамеской. Самой обычной стамеской, шириной приблизительно в дюйм. На ее деревянную ручку была натянута еще одна — резиновая, видимо велосипедная, и такой структуры, что на ней не остается отпечатков пальцев. Стамеска вошла внутрь на несколько дюймов, и даже если ее отточили как бритву, все равно человек, нанесший удар, должен был обладать большой силой. Я попытался вытащить стамеску из трупа, но это мне не удалось. Кости или хрящи, пробитые острым инструментом, плотно смыкаются вокруг стали, и вытащить оружие бывает довольно трудно…
Видимо, убийца тоже пытался вытащить стамеску, но безуспешно. Поэтому я даже не стал напрягаться. Наверняка убийца не оставил бы оружие в спине, если бы мог его вытащить. Правда, у него мог быть целый набор стамесок, и он мог позволить себе роскошь оставить одну в чьем-либо позвоночнике.
Вообще-то эта стамеска мне не нужна. У меня есть своя, собственная. Правда, не стамеска, а нож. И я вынул его из ножен, которые находились во внутреннем кармане куртки, вшитом как раз под затылком. Выглядел нож довольно безобидно — рукоятка дюйма четыре, да острое лезвие дюйма три. Но оно могло без особого труда перерезать канат в два дюйма, а лезвие было острым, как ланцет. Я посмотрел на него и перевел взгляд на дверь за столом, которая, должно быть, вела в спальню радиста. Затем вынул из нагрудного кармана маленький фонарик, подошел к наружной двери, выключил свет в каюте и стал ждать.
Сколько времени я так простоял, сказать трудно. Может быть, две минуты, а может, и все пять. Да и зачем это мне, я тоже не знал. Себе говорил, что жду, чтобы глаза привыкли к царившей в каюте темноте. Но я отлично знал, что дело не только в этом. Возможно, ждал шороха, шепота, вообще чего-нибудь. Ждал, не случится ли это. А быть может, просто боялся и больше ничего? Боялся заглянуть в спальню? Боялся найти что-нибудь за дверью? Что ж, возможно… Я взял нож в левую руку: я правша, но в некоторых случаях действую обеими руками с одинаковой сноровкой. Пальцы правой взялись за ручку внутренней двери.
Мне понадобилось двадцать секунд, чтобы открыть дверь настолько, чтобы протиснуться в образовавшуюся щель. Но на последнем дюйме дверь заскрипела. Скрип был совсем тихим, и в нормальных условиях его не услышишь с двух ярдов, но мои нервы, натянутые как стальные струны, восприняли его как пушечный грохот. Причем пушка выпалила прямо над моим ухом. Я застыл, словно какое-то восковое божество. Даже находившийся рядом мертвец не был столь неподвижен. Я услышал, как дико заколотилось сердце, и с волнением подумал, что было бы неплохо, если бы оно билось потише.
Если даже кто-то и ждал меня в спальне, чтобы ослепить, а потом застрелить, заколоть ножом или всадить в меня стамеску, он отнюдь не спешил это сделать. Я снабдил легкие очередной порцией воздуха и «бесшумно проскользнул в дверь. Фонарик я держал как можно дальше от себя в вытянутой руке. Когда какой-нибудь негодяй стреляет в человека с карманным фонариком в руке, он обычно метит в источник света — ведь человек держит фонарь перед собой. Этому много лет назад меня научил коллега, которому как раз вытаскивали пулю из легкого, — он забыл принять элементарные меры предосторожности. И, как видите, поступил очень неумно. Поэтому я держал фонарик подальше от себя, а левую руку с ножом спрятал за спину. Потом, страстно надеясь, что реакция того, кто находился в каюте, будет медленнее моей, я включил фонарик.
Да, в каюте находился человек, но с его реакцией, сейчас во всяком случае, все было о'кей. У него ее просто не было. Он лежал лицом вниз на койке, и в нем застыла та пустота, которая присуща только мертвым. Я быстро осветил каюту. Кроме мертвеца, в ней никого не было. И, как в каюте радиста, не было видно признаков борьбы. Но чтобы выявить причину смерти, мне даже не пришлось к нему прикасаться. Те несколько капель крови, которые вытекли из колотой раны на спине, не наполнили бы и чайной ложки. Большего я найти и не ожидал. Ибо если точно проколоть позвоночник, то сердце очень быстро прекращает работу. Кровообращение останавливается, и кровотечение бывает лишь самое незначительное. Внутреннее кровотечение тоже незначительно.
Занавески были задернуты. Я обшарил фонариком еще раз — повнимательнее — переборки, мебель, пол. Не знаю, что я надеялся найти. Как бы то ни было, я ничего не нашел. Тогда я вышел из каюты, закрыл за собой дверь и так же безрезультатно обыскал комнату радиста. Больше мне здесь нечего было делать. Я все видел. Даже то, чего найти не предполагал. Я ни разу не взглянул в лица мертвецов. И мне это было не нужно, ибо их я знал так же хорошо, как и то, которое видел каждое утро в зеркале во время бритья. Буквально неделю тому назад она вместе с моим шефом и со мной ужинали в нашем постоянном ресторане в Лондоне. Оба были в веселом, приподнятом настроении и совершенно спокойны, как могут быть спокойны только люди нашей профессии. На какое-то короткое время они позволяли себе разрядку и радости жизни, которые им были запрещены. И я был убежден, что они и на этот раз были внимательны и бдительны как всегда, но обычной осторожности в этом случае оказалось недостаточно, и они умолкли навеки. Видимо, они столкнулись с тем, с чем рано или поздно встречается человек нашей профессии и с чем когда-нибудь придется встретиться и мне. С этим сталкиваются все, независимо от того, насколько ты смел, силен и изворотлив. Рано или поздно, но тебе попадется человек, который окажется более сильным и более изворотливым, и этот человек будет держать в руке небольшую стамеску, и весь твой накопленный годами опыт не будет стоить ничего, ибо ты даже не увидишь, как этот человек к тебе приблизится. Ты просто встретишься с более сильным противником, и тогда тебе ничто не поможет.
А ведь именно я послал этих людей на смерть. Непреднамеренно, несознательно, но в конце концов ответственность лежит на мне. Ведь это была моя идея! И родилась она в моем мозгу! Только в моем! И я сумел убедить своего вечно сомневающегося, скептичного шефа дать согласие — пусть без восторга, но все же. А своим ребятам — Бейкеру и Дельмонту — я сказал, что если они будут строго придерживаться плана,
