весь персонал и рабочие. Вы думали, мы не знаем, насколько все серьезно?
Стретов спокойно посмотрел на него, потом сказал:
— Должно быть, он всегда работал на вас. Бедняга Григорий, а мы ведь не подозревали его в двойной игре.
— Не шутите. Мы его давно раскрыли, но не пытались перевербовать. Просто использовали, чтобы подбрасывать вам низкопробную дезинформацию. На большее он не годился. Но думаю, сегодня ночью он показал, на что способен, не так ли?
— Этот Пашин…
— Покойный Аркадий Пашин.
— Да. Понимаете, он был сумасшедшим, из тех безумцев, что называют себя обществом «Память» и стремятся вернуть старые времена. Действовал он исключительно по собственной инициативе.
— Да, конечно. Такова официальная версия, да? Наши умные парни еще поработают над этим. Кстати, Макс, у меня есть для вас кое-что.
— Вы же знаете, что я ничего не могу принять от вас.
— Давайте немного отойдем от правил, дружище.
Махони сунул руку в карман пальто и вытащил маленькую голубую с белым орденскую ленточку.
— Это мы нашли у одного из парней, просто безделушка. Окажите услугу, передайте это вдове Григория, хорошо?
Русский посмотрел на ленточку и узнал ее, это была ленточка ордена «Серебряная звезда», и Стретов знал, что капитан морской пехоты Махони получил такой орден во Вьетнаме в 1966 году.
— Я не могу это взять, Махони. Но мысль хорошая. Должен сказать, он заслужил это. Сволочь Гошгарьян дважды ранила его, но он прожил ровно столько, сколько понадобилось для того, чтобы спасти мир от катастрофы. К счастью, Григорий был алкоголиком, он залил взрывной механизм водкой. Какая абсурдная победа! Но в любом случае, мне хотелось бы взять у вас эту ленточку.
— Да, и мне этого хотелось бы. Вот что я вам скажу, а ведь этот маленький толстый бедолага, он ведь был князем.
— Князем, — согласился русский, повернулся и зашагал к ангару.
Рассветало, похоже, в Мэриленде наступал новый, прекрасный, яркий и морозный день. Пуллер стоял один у командного пункта и думал о прошедшей ночи.
Теперь на первый план вышли врачи, было очень много раненых, и медикам предстояло поломать голову, как поднять раненых на поверхность и эвакуировать их вертолетами.
С того места, где он стоял, открывалась картина, похожая на спасательные действия во время какого-нибудь стихийного бедствия. Вертолеты доставляли раненых вниз в полевой госпиталь, там под большим тентом с красным крестом расположились хирурги и травматологи. Казалось, внизу собрались машины скорой помощи со всего света, они то отъезжали, то подъезжали, развозя транспортабельных раненых по местным больницам. Яростно сверкали их красные мигалки, сливаясь в единое пятно, которое вроде бы застыло и не двигалось.
Пуллер смотрел на это пятно, но у него уже не было сил различать что-то.
Ему было горько, но не за себя, хотя он и предчувствовал, что предстоит ответить за все. А как это обычно бывает, Пуллер уже знал. Разбираться особо не будут, просто снова втопчут его в грязь. Придется ответить за роту Браво Национальной гвардии, за то, что он дважды посылал умирать этих ребят: мясника, булочника, изготовителя подсвечников…
Боже, сколько хороших людей ушло из жизни! Вот что огорчало и расстраивало больше всего. Хотелось уйти куда-нибудь, лечь и уснуть, а в это время души погибших пусть вернутся в тела, и люди снова будут живы и здоровы. Но это невозможно. Сможет ли он когда-нибудь посмотреть на эту гору и не увидеть на склонах умирающих парней, зовущих на помощь матерей, спрашивающих, почему это случилось с ними, а не с кем-нибудь другим? Вопрос, на который за всю свою жизнь и за все свои высоты он так и не нашел ответа.
Пуллер присел на качели, и они начали медленно раскачиваться взад и вперед. Часы показывали 07:00. Утро нового дня. Ранний свет был бледным, словно раскаленным добела, отчего снег казался причудливым, почти голубым. Небо над горой тоже обещало быть голубым, голубым и ясным, без единого облачка. Пуллер поежился, запахнул куртку: все-таки было очень холодно. Болела голова, он чувствовал себя старым, старше этой голубой горы. Она была рядом и в то же время так далеко. Если и следовало из всего этого извлечь урок, то он не знал, какой. В конце концов, это была не поучительная притча, а бой.
Полковник увидел, как из командного пункта вышел и направился к нему через заснеженное поле молодой офицер. Нет, это был не Скейзи, не бедняга Акли, не Дилл и — благослови его Господь! — не Питер Тиокол: они не перешли через эту ночь. Бедный Питер, пожалуй, он оказался самым храбрым, храбрее любого солдата.
Или Акли, он пошел туда, куда не должен был идти, и стоял до конца, прикрывая от огня Питера. А Фрэнк? Фрэнк был сложный человек, вспыльчивый, может быть, даже психопат, но нужен был командир, который возглавил бы штурм, первый шагнул в шахту, прекрасно понимая, что его там ожидает. И Фрэнк, не раздумывая, сделал этот шаг.
К Пуллеру шел Маккензи, молодой офицер из группы Дельта, командовавший последним штурмом баррикады спецназовцев. И сейчас все заботы свалились на него.
— Сэр, я подумал, вам следует знать, что прибывает президент. Скоро он будет здесь.
— Гм-м, — только и вымолвил Пуллер в ответ на эту новость. Больше всего он ненавидел такие моменты: после окончания боя прибывали крупные шишки, расспрашивали уцелевших солдат, откуда они родом, и говорили, что их родные будут гордиться ими. Ладно, может быть, для солдат приезд президента и будет иметь какое-то значение.
— У вас уже есть цифры потерь, капитан?
— Потери громадные, сэр. В роте Браво семьдесят шесть убитых, и человек сто, может, сто двадцать ранены. Дельта потеряла двенадцать человек во время первой атаки, а из ста пяти человек, спустившихся в шахту, шестьдесят пять убиты, остальные ранены. Только семь человек из группы Дельта не получили ни одной царапины. Все двадцать два парня из первой штурмовой группы убиты. У рейнджеров пятьдесят один человек убит во время штурма и примерно семьдесят пять ранены. Солдатам из церемониального пехотного батальона, можно сказать, только прически попортило: двенадцать убитых, тридцать один раненый. Мы потеряли шесть человек экипажа двух сбитых вертолетов. Погиб агент ФБР Акли, а из шестнадцати полицейских штата, участвовавших в штурме, семеро убиты, остальные почти все ранены. Храбрые ребята, эти полицейские, должен сказать, их здесь хорошо готовят. Погибли трое из четверых тоннельных крыс, включая и эту бедную вьетнамку. Боже, мы нашли ее в коридоре возле люка, ведущего в шахту, стреляла она до последнего патрона, вокруг нее лежали семь мертвых русских. Она очень много сделала, без нее Уоллс не добрался бы до центра пуска. Четырнадцать человек мы отправили взорвать вход для тоннельных крыс: они все погибли. Еще мы потеряли трех летчиков из Национальной гвардии, шестнадцать человек из охраны шахты и двух дежурных офицеров. А ведь могло быть и хуже. Черт, в Бейруте морские пехотинцы потеряли…
— Хорошо, капитан. А как этот бедняга сварщик? Тот, который сжег Пашина?
— Врачи считают, что он выкарабкается, сэр. Состояние стабильное, правда, потерял много крови, но держится молодцом.
— Я рад за него. А что насчет русских?
— Мы подсчитали, что их было около семидесяти человек. Шестьдесят два убиты и восемь тяжело ранены.
И тут Маккензи неожиданно, совсем не к месту улыбнулся. Лицо его осветилось неподдельным энтузиазмом.
— Вы сделали это, сэр. Я имею в виду, вы на самом деле победили этого парня. Переиграли его на каждом этапе. Должен сказать, что вчера группа Дельта была очень недовольна вами. Но вы знали, что делаете. Вы победили. Черт побери, вы разгромили Агрессора-1.
