ни царапины. Нет смысла искать лишнюю вмятину на покореженном боку его автомобиля.
В соседнем «олдсе» водитель с побелевшими костяшками пальцев все еще налегал на руль, продолжая сигналить. Хендрикс решил не ввязываться. Он выскочил на ослепительную Пятую авеню и, размахивая синтетической курткой, пошел наперерез встречным автомобилям, пока перед ним с визгом не остановился кеб.
— Ты что, рехнулся? — крикнул таксист.
Хендрикс ткнул ему под нос удостоверение частного сыщика и сказал, что ему придется проскочить пару светофоров, если они хотят догнать «мерседес».
— А не пошел бы ты, а? Не хватало еще, чтобы я лишился медальона, угодил за решетку! Чего ради?
— Азарт погони, — бросил Хендрикс, отстегивая купюру из свернутой в трубочку пачки, которую он держал в кармане штанов.
Наклейка на подголовнике водительского кресла гласила: «Благодарим за поездку на желтом.[13] За рулем — человек превосходных моральных качеств».
— Повезло тебе, умник, что сегодня спокойный вечер, — добавил он и просунул двадцатку в «глазок» пуленепробиваемой плексигласовой перегородки.
Водитель не проявил должной расторопности.
— А если подумать — зачем спешить? — сказал Хендрикс, вытягивая купюру назад. — Подбрось-ка меня лучше к Центральному вокзалу.
Четверг
Они обедали в пропахшей камнем прохладе купальни с унылыми стенами, на которых за облупившимися, но по-прежнему веселыми фресками джазовой эры проглядывала холодная средиземноморская синева. Меню состояло из охлажденного вишисуаза,[14] сандвичей с тунцом и хрусткого, как щебень, карамелевого мороженого. Все три блюда — каждое Дарлина приносила из кухни — исключительно пастельных тонов. Трапеза протекала в оцепенелом молчании. Женщины отказались от застольной беседы ради мальчика, сморенного одуряюще знойными ароматами сада, дремотным гудением пчел и трескотней машинки для сбора мячей на соседском теннисном корте. Хейзл посоветовала Неду хотя бы с полчасика передохнуть перед купанием, и он сидел, с тоской взирая на лазурную гладь бассейна и куда-то вдаль.
В августе Карен всегда овладевала охота к перемене мест. Выросшая в пыльном захолустье среди цитрусовых плантаций Флориды, девочкой она мечтала каждое лето улетать вместе с дроздами- рябинниками куда-нибудь в более цивильные северные края, завидуя детям, чьи родители могли позволить себе отправлять их в летние лагеря на озеро Мичиган, в Нантакет и Бар-Харбор, в Мэн, ну и конечно же, в Адирондаки — горы у берегов Онтарио.
По иронии судьбы, с тех самых пор, как она вышла замуж за Тома Уэлфорда и приехала разделить с ним сказочную жизнь в Долине Акаций, они так ни разу никуда и не съездили в августе. Ни в отпуск, ни на выходные — даже в Хэмптонс.[15] Том его терпеть не мог — по причинам, в которых Карен усматривала скрытый снобизм. Не помогало ни то, что Эджуотер, построенный в 1912 году магнатом предприятий общественного пользования как осенне-весенний приют, не был предназначен для жизни в жаркие летние месяцы, ни то, что особняк (относительно скромный по стандартам Золотого Берега) закрывался на мертвый сезон. То есть пока Том восемь лет назад не приобрел «этот коттедж», как он его называл, для своей первой жены и не превратил его в семейный дом для круглогодичного проживания.
Долго же пришлось ему ждать семьи… ждать, когда появление ребенка наполнит старый дом смехом и любовью. Но Том всегда знал, что в этом и состоит истинное предназначение особняка, о чем он с благодарностью говорил Карен.
Но и это не помогло.
Снова зашипели-зафыркали водометы, нижний газон расплылся за радужной пеленой водяной пыли, затем вновь переместился в фокус, где более высокая трава под величественными деревьями сбегала к берегу — правильному полумесяцу сероватого, перемешанного с галькой песка. В пирс на дальнем конце волнолома, образующего рукав пролива, легонько ткнулась остроносая соседская моторка, качнувшись на внезапной волне от катера береговой охраны, который уже скрылся из виду.
Карен оглянулась на главный дом и увидела, как на краю террасы на мгновение появилась Дарлина в белой форме горничной и, полагая, что ее никто не видит, перегнулась через перила и плюнула в воду.
Было всего без четверти два.
На территории кэрской лечебницы, оформленной в духе английского парка (Карен достаточно было только закрыть глаза, чтобы представить озеро, величественные деревья, акры вытянутых газонов), казалось, всегда стояла вторая половина дня. Там тоже не было ни оград, ни четких границ, ни зон, объявленных внетерриториальными. Парк тянулся вдоль линии отеля в сельском стиле, где проживающим предлагалось чувствовать себя как дома, заводить — или не заводить — знакомства… словом, делать все что душе угодно. Ни у одной двери не было замка.
Почему же тогда ее никогда не оставляли одну — ни на минуту, даже когда она умывалась или одевалась? Отсутствие уединения — вот с чем приходилось учиться жить в «Силверлейке», или в «Кэр- Паравеле»,[16] как она окрестила эту престижную клинику в горах Адирондак (первоклассную имитацию этакого баварского охотничьего домика), где она провела свое пропавшее лето.
Каждое утро она прислушивалась к шагам идущей по коридору сестры Макайвер: остановится или не остановится у ее двери, чтобы вручить желанный «Кэрский паек»? Она помнила, как заливались птицы в лесу, когда единственное, что ласкало ее чуткий слух росомахи, это приближающееся дребезжание крошечных пластиковых чашечек с прописанными лекарствами — серебряными пулями для избранных счастливцев.
В своих снах, в своих грезах наяву в эти жаркие, душные августовские дни Карен иногда снова видит себя в Кэре. Как она до одури гуляет у озера — первое время либо с кем-нибудь из персонала, либо с мужем, когда тот ее навещал, а потом и одна. Как ее готовят к жизни вне лечебницы.
Естественно, где-то поблизости неотлучно присутствует некто невидимый — так, для надежности.
Сомлевшая от удушливой послеполуденной жары, Карен лежала возле бассейна с книгой в руках, но не могла на ней сосредоточиться, зорко следя из-за солнечных очков за Хейзл, которая учила Неда плавать.
Девушка стояла в мелкой части бассейна по пояс в воде; ее золотистый, чуть тяжеловатый торс был усыпан водяными бисеринами, по спине змеились мокрые концы белокурых волос. Со знанием дела придерживая мальчика за костлявые плечи, она кружила его по воде, заставляя работать ногами, как «ножницами».
— Смотри-ка, Нед! — воскликнула Хейзл, жестом указав на улыбающегося Флиппера[17] — одного из надувных обитателей бассейна, занесенного к ним в фарватер поднятой мальчиком попутной волной.
Они так непринужденно смеялись, так весело плескались в своей пенно-искристой стихии, что Карен стало до боли обидно.
Тут она услышала, как к дому подъехал автомобиль, услышала, как неуверенно гавкнул и тут же умолк Брэкен, будто успокоенный знакомым запахом. Ах да, ведь сегодня у его друга садовника день стрижки газонов.
Едва ли она завидовала Хейзл в том, что ей удалось наладить столь теплые отношения с ее сыном, а