Выдержав паузу, Голдстон сказал:
— Мне очень жаль. Могу себе представить, что вы сейчас чувствуете. Должно быть, вам очень тяжело. — Он еще немного помолчал, ерзая в кресле. — Может, мне все-таки надо было постараться… — Он закусил нижнюю губу. — В смысле, постараться убедить вашу жену, что в «Репрогене» мы не просто играем с природой. В нашем деле присутствует и моральная составляющая. Мы не можем претендовать на высшее место, но в наш атеистический век…
Он пожал плечами, потом провел пальцем по столу, механически проверяя наличие пыли.
— Нам больше нет необходимости это обсуждать. Я не имел права вас отчитывать и приношу свои извинения. Я отнял у вас время. — Том отодвинул стул, собираясь встать из-за стола.
— Минуточку! — остановил его Голдстон. — Не будем торопиться с выводами. Вы случайно не знаете, какая группа крови у вашего сына?
— Знаю. Та же, что и у меня. Я всегда считал, что это часть вашей работы по «подбору». У нас у обоих первая, как и у нескольких миллиардов других. А что?
— Как насчет теста на ДНК?
— Это вы к чему?
— Когда вы в последний раз делали полный анализ спермы? Знаете, Том, всякое бывает.
— Нет, — Том покачал головой, — теперь вы отнимаете у меня время. — Он подвинул доктору листок из папки, но тут же передумал и, вставая, забрал его себе. — Полагаю, ваш принцип строгой конфиденциальности еще действует?
— Разумеется.
— В таком случае вы без этого переживете, — Том взял со стола серую папку с именем его жены в окошечке в левом верхнем углу и вложил в нее страничку с записями по ее делу, — коль скоро, по сути, ничего этого и не было.
Легкая заминка.
— Как вам будет угодно.
С печальной улыбкой директор «Репрогена» обошел стол и, проводив Тома до двери, протянул ему руку.
— Возможно, это не мое собачье дело, Том, — от волнения в его елейном голосе появилась хрипотца, — но не судите ее слишком строго. Желание иметь ребенка порой толкает людей на… на отчаянные поступки.
— Вы правы, — перебил Том, — это не ваше дело.
Для начала ему было необходимо выпить, а уж потом подумать о встрече с деятелями из Атланты.
На полпути в контору он велел таксисту развернуться и высадить его у входа в «Карлайл» на Мэдисон-авеню. В силу привычки его вдруг страшно потянуло в милый старосветский ресторанчик, куда он так любил водить Карен еще до рождения сына. Но едва Том переступил порог отеля, рассчитывая в надежном постоянстве его атмосферы: стенная роспись «арт-деко» в приглушенных тонах, аромат дорогих цветов, тихий, улыбчивый голос гардеробщицы, которая, здороваясь с ним, называла его по имени и любезно справлялась о миссис Уэлфорд, — найти временное убежище от бури («А крошка Нед… должно быть, ему уже…
Заметив у стойки сгорбленную фигуру, показавшуюся ему подозрительно знакомой, Том без задержки проследовал по ходу вращения двери и вышел на улицу.
Десять кварталов он прошел пешком.
На углу Шестьдесят шестой и Мэдисон у него снова прихватило живот. Боль была такая сильная, что ему пришлось остановиться и, изобразив внезапный интерес к витрине ювелирного магазина, прислониться к ее зарешеченному стеклу, чтобы немного раздышаться. Лоб был холодным и липким на ощупь. Том испугался, что его может вырвать прямо на тротуаре. Неужели придется пережить такое унижение? Молоденькая азиатка в белой форме няни, еле сдерживая веер поводков с тявкающими собачонками, спросила его: «Вам плохо?» Том поблагодарил ее с неизменной учтивостью, сказав, что это просто от жары.
На спине выступил пот — спазм прошел, а Том так и остался стоять, пялясь на свое туманное отражение в стекле, из-за которого на него смотрело главное украшение витрины Фреда Лейтона[27] — колье в виде высокого ошейника из рубинов цвета голубиной крови с пропущенным по нему зигзагом крошечных алмазов, похожих на ряд заостренных зубов. Табличка на зеленой бархатной подставке гласила: «Женщине, чья цена превосходит добродетель».
Том невесело фыркнул. Он закрыл глаза. Внутри у него все сжалось, как только он попытался вернуться к своим мыслям. Пять лет быть женатым и ничего не знать! Срок немалый. Значит, она изменяла ему почти с самого начала, жена с пятилетним стажем. В памяти всплыл образ Карен, лежащей у бассейна в Эджуотере, когда она была беременна Недом: ее шелковистая кожа без единого пятнышка, свет ленивого довольства в ее прикрытых глазах, который зажег не он. «Все получится, Том. — Она сжала его руку. — Все будет просто чудесно». И все это время, время близости, обладания, растущего доверия, она ему изменяла, перечеркивая каждую минуту наслаждения, которое они дарили друг другу, все счастье, которое принес им Нед!.. А если учесть, что он для нее сделал, как рисковал, чем жертвовал… в голове не укладывается, честное слово.
Том глубоко вздохнул и, сунув руки в карманы брюк «хантсменовского» костюма, двинулся дальше по Мэдисон-авеню, умудряясь даже в таком состоянии производить внушительное впечатление. Высокий рост и широкий, размашистый шаг уроженца Среднего Запада придавали ему непобедимый вид человека, привыкшего смотреть на мир с горного пика. Другие «пользователи» тротуара инстинктивно отходили в сторону и уступали ему дорогу, даже не подозревая, что за этим парадом самоуверенности, за этим нарочито естественным превосходством может скрываться внутреннее ощущение собственной ничтожности, банальные приступы бешенства и паники, грозившие его погубить.
Бывают дни, когда все в жизни кардинально меняется, думал он, дни, когда становится ясно, что больше ничто и никогда не будет как прежде.
Раньше он, естественно, ревновал. У него были свои сомнения насчет Карен, были подозрения, которые внушает любая красивая женщина. Как, например, в тот раз, когда он обнаружил в ванной саше с противозачаточными таблетками, — противозачаточные, радость моя, но зачем? — и она сказала, что доктор прописал их, чтобы отрегулировать месячные. Если он ей и поверил, то лишь потому, что она сама постоянно его испытывала, неудержимо попирая границы доверия. Тогда это не помешало ему покопаться в ее прошлом. Но он уже научился воспринимать ее увертки, паранойю, безобидную ложь как проявление болезни. В клинике ему посоветовали предоставить ей «больше простора».
Том никак не мог пережить, что она обманывала его именно в то время, когда он всеми силами пытался ей помочь.
Но это еще не самое худшее. Если бы она просто трахнулась с каким-нибудь парнем, забеременела, а потом во всем призналась, он, пожалуй, смог бы ее простить и брак был бы спасен. Ведь у всех людей половина знакомых на поверку оказываются не теми, кем их считали. Но в той шутке, которую она с ним сыграла, был холодный расчет, умысел, нашептанный самим дьяволом. Стараясь полностью принять Неда как родного сына, он каждый свой цент вкладывал в их совместный проект «создания человека». Он честно сделал этот чертов эмоциональный скачок, прописанный доктором Голдстоном. И она это знала.
Он по-настоящему любил мальчика. Нед был, был его сыном, черт подери!
Том на ходу позвонил по мобильнику в контору и узнал, что встреча с атлантцами началась только в десять тридцать. Он сказал миссис Стрейхорн, что идет домой, хотя на языке вертелось совсем другое. Было десять сорок восемь. Выпить время есть. Он прошел еще три квартала, увидел какой-то бар в подвальчике — это была безлюдная, плохо освещенная таверна — и заказал двойной скотч. Неразбавленный.
Надо было обдумать кое-какие юридические аспекты; кроме того, есть, что называется, социальный формат. Безусловно, ему нужно переговорить со своими адвокатами: с Бозом Гиэри о возможности изменения завещания, а с Филом Циммерманом — по поводу развода, и хорошо бы успеть сделать это до конца дня. Чтобы за выходные спокойно просчитать возможные варианты с учетом всех фактов, имеющихся в его распоряжении. Том знал, что по закону штата Нью-Йорк он является юридическим отцом Неда, но то,
