сомневалась, — и понял, что еще не встретил тебя».
В зеркале пропало его отражение. Потом она увидела сквозь призму слез, что он просто нагнулся, расстегивая крючки на юбке, после чего медленно потянул вниз молнию. Она почувствовала, как его руки легли на ее обнаженные бедра, когда юбка соскользнула на пол и шелковой лужицей легла вокруг лодыжек; почувствовала между лопаток изощренные ласки его губ, и в тот же миг — она чуть не вскрикнула от ужаса — что-то влажное лизнуло ее в загривок между застежкой колье и линией волос.
Она резко развернулась, но, кроме Тома, никого не было.
Музыка — перед уходом он поставил диск — была достаточно громкой, чтобы заглушить и его приближающиеся шаги, и предательский скрип сетчатой двери. О том, что муж вернулся, Карен узнавала либо по его тени на стене, либо по первому удару хлыста. Слышать она ничего не слышала.
Маска, которую он выбрал для нее на этот раз, была тесная. Карен приходилось дышать ртом, прижатым к маленькому отверстию в перьях под клювом чудовища. Пот ручьями струился по скулам и, поскольку голова у нее была запрокинута назад, затекал в уши. Сквозь слишком широко расставленные щелки для глаз ей была видна лишь верхняя часть согнутых в коленях ног и веревка между ними, темной стрелкой раздваивающаяся на лобке. Одной веревкой Том связал ей ноги в лодыжках и еще раз — под самыми коленями, потом обмотал ее над и под грудью, а вторую завязал вокруг талии, пропустив между ног и укрепив на запястьях, потом связал руки с ногами «калачиком», чтобы она не могла пошевельнуться — «как у утки в желудке», по его выражению, — и отправил ее на небеса. Ей было видно железное кольцо в потолке, на котором когда-то крепилась люстра, а теперь висела она, раскачиваясь над кроватью в непотребной позе: вверх тормашками, с раскоряченным голым задом.
Потом он вышел на балкон, бросив ее одну.
Поскольку обычную мольбу можно было истолковать превратно, Том ввел спасительное слово «Домой!», которое Карен могла употребить, если ситуация выходила из-под контроля или по какой-либо причине ей надо было его остановить.
Впрочем, Том не всегда играл по правилам.
Ей еще ни разу не доводилось использовать это слово, но ее успокаивало сознание того, что такое слово есть. Домой!
Поначалу, когда Том ее «объезжал», когда боялся, что она еще может взбрыкнуть, он проявлял осторожность. Нельзя сказать, что Карен была шокирована, узнав о вышеописанных пристрастиях мужа. Они казались вполне невинными, к тому же ее заинтриговывал контраст между холеным, сдержанным, здравомыслящим мужчиной, каким Том представал перед миром, и этой другой стороной его натуры. Его игры не подразумевали причинения серьезной физической боли. Как-то он признался ей, что не находит удовольствия в том, чтобы идти на поводу у своих страстей, что искусство любви требует дисциплины, что его кредо — сдержанность во всем. Но со временем его потребность муштровать и контролировать жену — всегда для ее же блага — переросла в нечто такое, над чем он, как ей казалось, все больше и больше терял контроль. Особенно после того, как она забеременела Недом.
В клинике Карен предупреждали, что, возможно, ее муж будет проявлять признаки неуверенности в себе. Доктор Голдстон дал ей отеческий совет: попытайтесь взглянуть на все с его точки зрения. Вы забеременели от семени другого человека, пусть даже из пробирки, поэтому со стороны вашего супруга вполне вероятна некая подсознательная реакция, риск иррациональной ревности. Это пройдет… когда ребенок будет постарше. Как и следовало ожидать, в поведении Тома появились перемены: недоверие, одержимость, растущее желание подвергать ее наказаниям, вплоть до такой вот неспецифической злобы.
Он боялся ее потерять.
Однако Нед рос, а это все не проходило. Но Карен знала: если у Тома и бывают «иррациональные» страхи, то они вполне обоснованны, и поэтому ей ничего не оставалось, как повиноваться его требованиям, — продолжая встречаться с Джо и строя с ним совместные планы на будущее, — как бы ненавистны ей эти требования ни были.
Том отсутствовал целый час, а может, и больше, — она утратила чувство времени. Эти несколько мотков веревки вполне могли сойти за железные оковы — так неотвратимо было рабство. Ей показалось, узлы были крепче обычного, обвязки жестче, но она полагалась на здравый смысл мужа. Она все еще ему доверяла. Беспомощность, необремененность какой бы то ни было ответственностью давали ей некоторое ощущение свободы.
Легкий бриз всколыхнул маркизу над балконом. Ночной воздух, напитанный ароматом сирени, холодил кожу. Карен стало казаться, что не веревки Тома, а сам дом держит ее на привязи, не давая сбежать. На какой-то безумный миг она позволила себе представить, каково было бы жить в Эджуотере с Недом и его родным отцом. Они, конечно, ни за что здесь не останутся — после того, как это случится, — даже ради мальчика, но, как справедливо заметил Серафим, ничто не помешает им уехать.
После того, как это случится? Будто она уже приняла этот кошмар как данность. После того, как это случится… в календаре день еще не отмечен, но место в аду уже забронировано.
Том никогда не заставлял ее ждать так долго.
Он стегал ее зеленым кожаным хлыстом для верховой езды в виде изящно сходящей на нет косички с петлей на конце. Самыми жгучими были удары, попадавшие по старым ранам. Всякий раз как ее плоть содрогалась от боли, веревка между ног резала еще сильнее. Может, до крови. Карен стонала, но не возмущалась. Эту боль она могла бы назвать благостной.
Потом он спустил ее вниз и положил поперек кровати. Развязал веревки, снял маску, натер мазью ноющие суставы и затекшие члены, чтобы восстановить кровообращение. Временами Карен казалось, что Тому необходимо ее наказывать, потому что так ему было удобнее выражать свою несомненную любовь к ней. Он чуть ли не ласково спросил ее, готова ли она сделать все, что он ей прикажет.
Не услышав ответа, он схватил ее одной рукой за запястья, а другой с размаху хлестнул по лицу. Она повалилась набок и скатилась с кровати на пол. Он встал над ней, занеся руку для очередного удара, и она испуганно съежилась, притянув колени к подбородку.
— Ты же знаешь, что да, — прорыдала она.
Он помог ей подняться на ноги, но только для того, чтобы снова ударить ее — еще больнее, на сей раз по затылку, где не остается синяков. Она покачнулась, но не упала.
Как-то это мало походило на игру.
Во рту появился сладковатый привкус. Карен подумала, не пора ли прибегнуть к спасительному слову, но побоялась потратить его впустую — хуже того, обнаружить, что в данных обстоятельствах оно утратило способность предотвращать жестокость.
Что ж, так ей и надо.
Он велел ей встать на колени. Почтительно поклонившись, жалкая в своем желании подвергаться унижениям с его стороны, она опустилась перед ним на колени и дрожащими, влажными пальцами развязала пояс на его халате.
Наконец он ее оттолкнул, и по его взгляду она поняла, что это была месть, что он все знает и теперь собирается ее убить.
Он вдруг наклонился — она почувствовала, как его руки сомкнулись на ее лодыжках, — и рывком поднял ее вверх ногами. Голова у нее запрокинулась, когда голое горло, перерезанное рубиновым колье, на мгновение уперлось в край матраса, и тут он швырнул ее на кровать. Продолжая держать ее за лодыжки, он перевернул ее на живот, медленно подтянул к себе и стал целовать ее ноги, постепенно подбираясь губами к горящим рубцам под ягодицами.
— Просто я хочу, чтобы ты была счастлива, вот и все, — сказал Том, переходя от дела к словам (Карен хотелось умолять его не останавливаться). — Я хочу, чтобы ты пообещала мне, что больше не будешь заниматься этими жуткими вещами.
— Прошу тебя, Том…
