— Эти торпеды тоже неисправны?
— Почем я знаю. Вот проснутся наши орлы и живо во всем разберутся.
— А почему бы им не разобраться с ними прямо сейчас?
— Да потому, что перед нашим приходом в Клайд они корячились не покладая рук часов шестьдесят — пытались определить, все ли в порядке с остальными торпедами. Я сказал шкиперу — если он хочет, чтобы «Дельфин» взлетел на воздух, самый верный способ — заставить торпедистов пыхтеть и дальше, они уже шатались, как зомби. А зомби не самый надежный вариант, когда приходится ковыряться в чертовски хитроумных устройствах внутри торпед. И капитан приказал им угомониться.
Миновав стеллажи с мерцавшими в темноте торпедами, Бенсон остановился перед стальной дверью. Открыл ее; за нею, через четыре фута, оказалась еще одна такая же крепкая дверь. Пороги обеих дверей были высотой дюймов восемнадцать.
— При постройке таких лодок, похоже, учитывалось все до последней мелочи — во избежание всяких случайностей? — предположил я. — Здесь все равно как в Английском банке.
— На глубине атомная подлодка подвергается не меньшей опасности, чем обычная, старого типа, — сказал Бенсон. — Да-да. Раньше подлодки шли на дно из-за того, что у них не выдерживали таранные переборки. Корпус «Дельфина» способен вынести огромное давление, но, наткнись мы невзначай на любой остроконечный предмет, он вскроет нас так же, как электрический консервный нож какую-нибудь жестянку.
Главная опасность — столкновения на поверхности, от них практически всегда страдает носовая часть. Вот почему, как бы для двойной подстраховки на случай прямого столкновения, у нас имеется двойная таранная переборка. На старых подлодках таких переборок не было. Конечно, из-за этого передвигаться по лодке туда-сюда стало затруднительнее, но зато теперь мы спим спокойно — так, что вы даже представить себе не можете.
Закрыв заднюю дверь, Бенсон следом за тем открыл переднюю, — и мы оказались в носовом торпедном отсеке, крохотном узком помещении, где едва ли сподручно заряжать и разряжать торпедные аппараты. Эти аппараты с тяжелыми откидными задними крышками, располагались вплотную друг к другу двумя вертикальными рядами, по три в каждом. Прямо над ними находились рельсовые направляющие, закрепленные на тяжелых цепных талях. И все. Ни одной тебе койки. Впрочем, оно и понятно: не хотел бы я оказаться на месте того, кому ненароком пришлось бы спать здесь, перед таранными переборками.
Мы пошли назад и вскоре оказались в столовой команды; к нам тут же подошел матрос и сказал, что меня хочет видеть капитан.
Я последовал за матросом по широкому главному трапу на центральный мост, а доктор Бенсон шел сзади в двух-трех шагах, как бы в подтверждение того, что излишнее любопытство не самый страшный его недостаток. Капитан Свенсон поджидал меня у входа в радиорубку.
— Доброе утро, док. Как спалось, хорошо?
— Проспал пятнадцать часов, представляете? А позавтракал и того лучше. Что случилось, капитан? — Что-то явно случилось: капитан Свенсон впервые выглядел совершенно серьезным.
— Пришло сообщение насчет полярной станции «Зебра». Но сначала его надо расшифровать, на это уйдет несколько минут. — Мне показалось, что Свенсону было все равно, расшифруют его или нет: наверняка он уже знал, о чем идет речь.
— Когда мы всплывали последний раз? — спросил я. — Подлодки теряют радиосвязь, как только погружаются.
— По выходе из Клайда — ни разу. Сейчас мы идем на глубине порядка трех сотен футов.
— Это было радиосообщение?
— А что же еще? Времена меняются. Чтобы передать радиограмму, нам приходится всплывать, зато принимать ее мы можем даже на предельной глубине. В Коннектикуте стоит самый мощный в мире передатчик, он работает на сверхнизких частотах, однако даже на большой глубине нам связаться с ним гораздо проще, чем любому надводному кораблю. А пока мы ждем, пойдемте, я познакомлю вас с теми, кто управляет «Дельфином».
Свенсон начал представлять меня некоторым членам команды центрального поста — для него, как и для Бенсона, по-видимому, не существовало никакого различия между матросом и офицером, — и вот наконец он подошел к офицеру, сидевшему как раз на перископной площадке, — молодому парню, которому, казалось, самое место на студенческой скамье.
— Уилл Рэберн, — сказал Свенсон. — Обычно мы не обращаем на него никакого внимания, но, как только уходим под лед, он становится самым незаменимым человеком на борту. Это наш штурман-навигатор. Мы не сбились с курса, Уилл?
— Мы точно в этом месте, капитан, — он указал на маленькую светящуюся точку на карте Норвежского моря, разложенной под стеклом на штурманском столе. — Если судить по гирокомпасу и СИНС[1], а они у нас в полном порядке.
— Да, но причем тут грехи? — спросил я.
— Вы чем-то удивлены, доктор Карпентер? — спросил Свенсон. — Лейтенант Рэберн еще слишком молод, чтобы иметь за плечами грехи. Он имеет в виду корабельную инерциальную навигационную систему — в прошлом это устройство предназначалось для наведения межконтинентальных ракет, а теперь оно используется на подводных лодках, особенно на атомных. Тут я уж вам ничем помочь не могу, зато Уилл заговорит вас до потери сознания, если ухитрится поймать в каком-нибудь углу. — Капитан взглянул на карту. — Как, по-вашему, док, мы быстро движемся?
— Я все еще не верю своим глазам, — сказал я.
— Мы вышли из Холи-Лоха чуть раньше, чем я рассчитывал, около семи, — признался Свенсон. — Я решил провести несколько пробных погружений на малом ходу, чтобы отдифферентовать лодку, но это оказалось ни к чему. Даже без двенадцати торпед в носовом отсеке дифферента на корму практически не было, как я и ожидал. Размеры «Дельфина» так велики, что плюс минус несколько тонн тут или там большой роли не играют, так что мы мчимся вперед…
Свенсон вдруг умолк, взял у матроса листок бумаги, который тот принес, погрузился в чтение. Потом, мотнув головой, он отошел в дальний угол центрального поста и, увидев, что я последовал за ним, посмотрел мне прямо в глаза. Лицо капитана по-прежнему оставалось серьезным.
— Мне очень жаль, — сказал он, — но майор Холлиуэлл, начальник дрейфующей станции… Прошлой ночью вы говорили, что он ваш самый близкий друг?
Я почувствовал, как у меня перехватило горло. Я кивнул и взял у него радиограмму. В ней говорилось вот что:
«Последнее радиосообщение с дрейфующей полярной станции «Зебра», — довольно отрывистое и путаное, получено в 9 часов 45 минут по Гринвичу британским траулером «Морнинг стар», который уже выходил на связь с полярниками. В сообщении говорится, что начальник станции майор Холлиуэлл и еще трое полярников, чьи имена не были упомянуты, то ли находятся в крайне тяжелом положении, то ли уже умерли — никаких уточнений не приводится. Остальные — число их также не уточняется — серьезно пострадали в результате взрыва и пожара. Последующую информацию: о наличии продовольствия и горючего, о погодных условиях и трудностях, связанных с передачей радиосообщений — расшифровать почти не удалось. Из искаженного радиосигнала явствует, что оставшиеся в живых люди находятся в одном сборном домике, лишенные возможности передвигаться из-за ухудшения погоды. Наиболее четко были расслышаны слова «ледяной шторм». Судя по всему, дальше уточнялись скорость ветра и температура воздуха, однако разобрать последнюю информацию не удалось.
«Морнинг стар» неоднократно пытался выйти на связь с дрейфующей станцией «Зебра» сразу же после получения последнего радиосигнала. Но подтверждения, что его слышат, траулер не получил. По требованию Британского адмиралтейства «Морнинг стар» покинул район рыбного промысла и в настоящее время движется в направлении ледяного барьера, где ему предстоит прослушивать эфир дальше. Конец сообщения».
Я сложил бумагу и вернул ее Свенсону. Тот снова сказал:
— Мне очень жаль, Карпентер.
— В крайне тяжелом положении или умерли, — повторил я. — Какая разница — если пожар случился на льдине, зимой? — Я даже не узнал свой собственный голос, он сделался глухим, безжизненным, как будто
