Прим поднялся наверх и остановился, слушая, как часовые щелкают каблуками, приветствуя его. Через минуту появился Райсшлингер.
— Райсшлингер! — окликнул его Прим.
— Да, полковник? — Райсшлингер посмотрел на него.
— Зайдите в мой кабинет! Сейчас же! Райсшлингер с видом мученика исчез в коридоре.
Прим медленно спустился вниз, достал сигарету и пошел следом. Когда он вошел в кабинет, молодой гауптштурмфюрер стоял у его стола. Прим закрыл дверь.
— Я слышал, вы снова были 'плохим мальчиком'? Райсшлингер выглядел мрачным:
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Мадемуазель Треванс. У меня такое ощущение, что вы не очень-то старались выглядеть джентльменом.
— У нее был пистолет, штандартенфюрер. Вальтер.
— Воспользоваться которым вы ее спровоцировали?..
— Наказанием гражданскому лицу, владеющему оружием, является расстрел, как хорошо известно штандартенфюреру.
— Райсшлингер, — терпеливо произнес Прим. — В этом деле есть 'шестерни внутри шестерен'. Это проблемы, о которых вы ничего не знаете. Другими словами, занимайтесь своим делом.
Но Райсшлингер, которому отказала выдержка, раздраженно выпалил:
— Ну, то, что мадемуазель Треванс — ваша «проблема», мне теперь совершенно ясно, штандартенфюрер!
Прим вдруг стал подчеркнуто спокойным, его надменное лицо испугало Райсшлингера. Полковник подошел к нему вплотную и застегнул пуговицу на плаще молодого офицера.
— Неосторожно, Райсшлингер. Не сработает. Я не потерплю, чтобы один из моих офицеров служил плохим примером для остальных. — Он обошел вокруг стола и взял какое-то письмо с подноса для документов. — Это запрос из Берлина. Весьма тревожный. В батальонах СС в России катастрофически не хватает офицеров. Они спрашивают, можем ли мы прислать кого-нибудь.
У Райсшлингера пересохло в горле.
— Штандартенфюрер? — прошептал он.
— Незавидное назначение, поскольку наша армия там отступает.
— Сожалею, господин полковник, я не имел в виду… — пробормотал Райсшлингер.
— Я прекрасно знаю, что вы имели в виду! — Внезапно лицо Прима стало дьявольски жестоким. — Если вы еще хоть раз позволите себе разговаривать со мной таким образом, если вы сделаете еще хоть шаг в сторону… — Он потряс запросом из Берлина.
Лицо Райсшлингера стало пепельно-серым.
— Да, господин…
— Теперь вон отсюда! — Молодой человек опрометью кинулся к двери. Прим продолжил: — Еще одно, Райсшлингер.
— Штандартенфюрер?
— Если вы будете вести себя с мадемуазель Треванс подобным образом, я просто расстреляю вас.
Сидя в кресле-качалке на балконе Розовой комнаты, Женевьева без всякой видимой причины вспомнила, как однажды, когда ей было всего четырнадцать лет, она, спрятавшись на лестничной площадке, наблюдала за гостями Гортензии на балу, хотя им с сестрой полагалось давно быть в постели. Анн-Мари как-то узнала, что самый красивый молодой человек на балу одновременно и один из самых богатых женихов Франции. Тогда она сказала: 'Я выйду за него замуж, когда вырасту, если окажется, что у меня недостаточно денег. Мы были бы идеальной парой. Он светловолосый, а у меня волосы темные!'
Женевьева поверила ей. Слова сестры звучали в ее памяти долгие годы, но однажды она вдруг поняла, что Анн-Мари обязательно должна была измениться, как изменилось все в жизни. Девочка, которую она помнила с детства, которую видела в последний раз несколько лет назад, должна была стать другой. Должна была. Над всем этим следовало задуматься.
Женевьева всегда опасалась быть «проглоченной» Анн-Мари, у нее было странное чувство, будто она вообще не должна была родиться. Сидя в кресле и размышляя теперь обо всем этом, она видела, что между ними всегда существовал некий антагонизм. Как будто каждая из них возмущалась, что у нее есть сестра.
Странно, что это тихое место вызывало у нее такие мысли! Вдруг Женевьеве почудилось какое-то движение в комнате. Она встала и вошла. Черное платье, белый фартук, темные чулки и туфли — образцовая служанка. Мариза склонилась над ее чемоданами.
— Оставь их! — резко сказала Женевьева. Ее голос прозвучал сердито, потому что она сама была напугана. Ведь эта девушка близко знала ее, и Женевьеве предстояло выдержать экзамен. — Я хочу спать, — добавила она. — Поезд был ужасный. Ты можешь распаковать потом.
На мгновение ей показалось, что она заметила ненависть в темных глазах Маризы, и ей захотелось узнать, чем Анн-Мари могла заслужить такое чувство.
— Может быть, мне приготовить горячую ванну для мадемуазель? — предложила Мариза.
— Потом, девочка. — Она закрыла за горничной дверь и прислонилась к косяку, руки ее дрожали. Еще один барьер взят. Она взглянула на часы: полдень. Пришло время испытать судьбу с львицей в ее логове. Она разгладила юбку, открыла дверь и вышла.
Глава 11
Когда Женевьева вошла в комнату своей тетки, ей показалось, что она попала в другой мир. Одна стена комнаты была покрыта фресками, которые для Гортензии выполнил один известный китайский художник. Она была необычайна, прекрасна, с чудесной прорисовкой замысловатых деталей, зеленых деревьев и странных, незнакомых фигур и башен. Тяжелые занавеси из голубого шелка спадали вниз тяжелыми складками. Женевьева встала на колени в шезлонге у окна и выглянула в сад. Когда она была здесь в последний раз, сад пышно и красиво цвел в тепле раннего лета, плетистые розы вились вокруг статуи Венеры. Теперь цветов не было, но все остальное было на месте, в том числе ее любимый большой каменный фонтан с мальчиком верхом на дельфине в центре лужайки.
Генерал Земке сидел на скамейке у стены справа. У него были серебряные волосы, более седые, чем на фотографиях, его лицо было привлекательным лицом мужчины в расцвете сил. Тяжелый плащ с огромным меховым воротником был накинут на его плечи, он курил сигарету, вставленную в длинный мундштук. Казалось, он глубоко задумался, хотя каждую минуту потирал больную ногу, как будто пытаясь вернуть ей чувствительность.
— Что вам нужно?
Женевьева обернулась — и оказалась лицом к лицу с ней, совершенно не изменившейся со времени их последней встречи.
— Шанталь, вы напугали меня!
Улыбка на ее некрасивом лице осталась такой же ледяной.
— Что вам нужно? — повторила она.
— Видеть мою тетушку, конечно. По-моему, это совершенно естественно…
— Она отдыхает. Я не позволю вам беспокоить ее. Они называли ее 'кувшинным рылом', она всегда была такой жесткой и несгибаемой, и никто ничего не мог с ней поделать.
Женевьева продолжила терпеливым тоном:
— Делайте, что должны, Шанталь. Осторожно спросите Гортензию, примет ли она меня. Если вы не сделаете этого, я войду сама.
— Только через мой труп.
— Уверена, что все будет в порядке. — Внезапно Женевьева потеряла терпение, нрав Анн-Мари вдруг одержал верх: — Не будьте такой упрямой, черт возьми.