Пушков и Милосердов три года работали вместе на исследовании Камчатско-Курильского глубоководного желоба, поэтому могли позволить себе подобную вольность в приветствии.
Милосердов спросил:
— Что за дела привели тебя, Юрий Павлович, к нам?
— Потом, потом о делах. Дай ты мне опомниться после дороги. Пять часов в воздухе проболтался, да еще и с пересадкой…
— А как насчет обеда?
— Спасибо. Я сегодня плотно позавтракал. А вот попить бы чего холодненького не прочь.
Милосердов достал из холодильника бутылку кока-колы, сковырнул пробку, разлил напиток в высокие стаканы.
Пушков отпил раз-другой из стакана и, прищурив глаза, глянул на Милосердова.
— Недурно живете, Сергей. Вы тут, наверное, попутно с изучением Возмущения открыли секрет фирмы «Кока-кола», а нам приходится больше на сельтерскую нажимать…
Милосердов рассмеялся.
— Так здесь до кока-колы ближе, чем до сельтерской.
В это время зазвонил телефон. Милосердов поднял трубку. С минуту внимательно слушал.
— Что случилось? — заинтересовался Пушков.
— С пятого маршрута исследователи Руденок и Балаголов передали, что обнаружили в пределах Возмущения табун плывущих лошадей, и отключились со связи. Пеленг на локаторе есть, а на вызов не отвечают.
— Лошадей?! Откуда тут лошади? — Пушков в удивлении отодвинул от себя стакан.
— Извини, Юрий Павлович, мне надо в рубку связи, — не отвечая на вопрос, сказал Милосердов.
— Я с тобой, — поднялся с дивана Пушков.
В рубке радист, чернявый парень со взъерошенной шевелюрой, охваченной дужкой наушников, монотонно повторял вызов. Дежурный радиоинженер метался в тесном пространстве рубки и в бессилии грыз кончик шариковой ручки, часто поглядывая на круглый зеленый экран локатора. На мягко светящемся экране в разных местах вспыхивали пять ярких точек.
— Где они? — спросил Милосердов.
— Вот, — инженер ткнул ручкой в левый нижний сегмент экрана. — Проходимость сигнала отличная. И чего они? Выдумали каких-то лошадей…
— Передайте дежурному по базе, чтобы готовили вертолет и спасательный катер, — приказал Милосердов инженеру. И, повернувшись к радисту, добавил:
— Продолжайте вызывать.
— Что-нибудь серьезное? — забеспокоился Пушков.
— Меру серьезности происходящего в районе Возмущения никогда нельзя определить заранее, — ответил Милосердов. — Подождем, — и он стал наблюдать за экраном локатора, где безобидно и мирно ползали пять световых мушек. Пять сигналов, отраженных от исследовательских парусников.
Обстановка не располагала к разговору, и оба ученых молча слушали монотонный голос радиста.
Звуковой сигнал и лампочка встречного вызова' включились внезапно. Радист оборвал на полуслове очередной запрос. Милосердов, Пушков и радиоинженер придвинулись ближе к пульту.
«База», я «Алмаз-5»… Идем своим ходом. Везем кинопленку. Вертолет и катер верните», — уверенно проговорил динамик голосом Балаголова.
Все облегченно вздохнули, будто дождались наконец долго опаздывающий поезд.
— Вот что, Сергей Петрович, пока твои морские ковбои прибудут, покажи мне базу, — попросил Пушков. — Я ведь всего второй раз здесь. Три года назад был, когда ненормальности в росте морских организмов начали проявляться. Тогда, помнишь, опасение было: а не распространится ли это на людей? Оказалось, что на убыстрение темпов роста водяная среда влияет здесь только непосредственно через поверхность тела, да и то лишь на морских жителей… Э, да что я тебе рассказываю, ты, пожалуй, поболе моего об этом знаешь. Веди-ка лучше по своему хозяйству.
…Весть о задержке связи с исследовательским тримараном «Алмаз-5» быстро разнеслась по вахтенной команде. Руденка и Балаголова встречали с повышенной суетой и какой-то нервной радостью. Подвахтенные зачалили тримаран, втащили его по кормовому слипу — наклонной плоскости, шедшей от уреза воды, — в эллинг. Тут же прибежал дежурный по базе и приказал:
— Руденка и Балаголова — к начальнику экспедиции. Пленку быстренько на проявку.
Милосердов и Пушков ожидали исследователей в рабочем кабинете начальника экспедиции — большой каюте с длинным столом для заседаний. Одну из стен занимала карта юго-восточного побережья США и примыкающей к нему части Атлантического океана с густо-синим пятном района Возмущения.
Милосердов представил вошедшим Пушкова:
— Академик Пушков, Юрий Павлович. Докладывал Руденок, как старший маршрута.
Рассказ получился кратким, так как Руденок сознательно избегал подробностей, зная, что придется давать комментарии при демонстрации кинопленки.
Через полчаса принесли готовую пленку — техника у фотокиноспециалистов базы отличная, они быстро проделали все необходимые операции, на которые в обычной лаборатории потратили бы несколько часов.
Кроме Милосердова и Пушкова на просмотре остались Руденок и Балаголов, а также главный физик базы Александр Александрович Дерюгин — молодой мужчина, внимательный и всегда сосредоточенный, будто он непрерывно решал какую-то трудную задачу. Дерюгин защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертацию по теории магнитных полей. Неплохо он разбирался и в геологии, кристаллографии, гидродинамике. Серьезно увлекался живописью, но, по его же словам, не как художник, а как созерцатель.
Характеристика Дерюгина была бы неполной, если не сказать о его пристрастии к гипотезе образования Земли из протопланетного вещества по законам формирования кристаллов. Если верить гипотезе, то Земля — это многогранник космических размеров, у вершин которого, где сходятся ребра-грани, образуются аномальные зоны. В них обычно находят крупные залежи полезных ископаемых, зарождаются ураганы, происходят другие исключительные синоптические явления, активно развиваются тектонические процессы.
Дерюгин верил в гипотезу. И это обстоятельство заставило его настойчиво добиваться своего включения в состав нынешней экспедиции. Да и как не настаивать — ведь одна из вершин гипотетического земного многогранника приходилась как раз на район Возмущения. Доказать неслучайность этого совпадения — одна из задач, которые ставил перед собой Дерюгин.
…Все с нетерпением ожидали просмотра пленки. Наконец оператор нажал кнопку — панели на торцевой стене каюты поползли в стороны, обнажая белый квадрат экрана. Застрекотал проектор, посылая на экран цветное изображение. Кадр чуть колебался и косил, повторяя движения тримарана во время съемки. Но изображение было четким — Руденок камерой владел отлично.
И вновь плыл табун, вновь поле зрения заполняли мокрые крупы, задранные лошадиные морды, метелки стелющихся на поверхности воды хвостов, тонущая лошадь с судорожно вытянутой шеей. Жутковатое впечатление производило истаивание табуна.
Оператор выключил проектор. В кабинете вспыхнул свет, так как солнце погрузилось уже в океан и в помещении стало темновато.
— Да-а, таких штук Возмущение еще не выкидывало, — повторил Милосердов фразу Балаголова.
Пушков, наоборот, большого удивления не выразил.
— Заурядный мираж, — констатировал он.
— А ржание? Пленка не озвучена, и вы его не слышали, — возразил Руденок.
— Слуховая галлюцинация. Вы видели табун, видели, что лошади раскрывают храпы, сами были в сильном эмоциональном возбуждении… Вот и услышали несуществующий звук.
— Да не психи же мы, — загорячился Балаголов, — минут двадцать рядом плыли. Что-то уж очень продолжительная галлюцинация.
