— стойко хранили верность революционному знамени и энергично вели революционную работу, держа посто-янную связь с Лениным. Сложнейшими, почти непостижимыми путями осуществляли они из далекой Сибири, из-под Туруханска, Якутска, Верхоленска и Верхоянска, переписку со Швейцарией, где жил тогда Владимир Ильич.
Издеваясь над Фрунзе, изнуряя его тяжелыми работами и плохим питанием в сырых каменных застенках, царские тюремщики полагали, что за семь с половиной лет тюрьмы и каторги они сломили революционный дух молодого большевика. Высылая Михаила Фрунзе «навечно» в Сибирь, тюремщики считали, что Фрунзе, «подавленный» морально и физически многолетним заключением и тяжелыми каторжными работами в тюрьме, уже не вернется на путь революционера, тем более что дорога из сибирской ссылки Михаилу Фрунзе навсегда была закрыта царским законом. Они жестоко просчитались.
Фрунзе внимательно следил за боевыми действиями на фронте. Он организовал среди ссыльных кружок военного искусства, поражая товарищей верными политическими и оперативно-стратегическими прогнозами и выводами. Фрунзе писал из ссылки: «Россия из этой войны никак не может уйти не побитой. Обратите внимание на заграничные письма Ленина. Готовится большевистская конференция, места ее я еще не знаю. Получил свежие газеты из Женевы».
Сохранилась и довольно широко известна фотография, относящаяся к этому периоду жизни Михаила Фрунзе. На ней мы видим так называемый «коробок» — характерную для Сибири упряжку с двумя лошадьми. В ней сидят два седока, а на козлах, на месте кучера, — Михаил Васильевич в пиджаке и кепке.
Долгое время оставалось неясным, что это: шуточный снимок фотографа или нечто иное? И лишь совсем недавно выяснилось, что эта как бы веселая, курьезная фотокартинка отражает весьма интересный, овеянный немалым драматизмом эпизод из жизни Михаила Фрунзе в ссылке.
Однажды, поздним вечером, как раз во время очередного занятия в тайном военном кружке ссыльных, когда Фрунзе развивал перед товарищами идеи и принципы военного дела применительно к задачам революции, вдруг послышался настойчивый стук в завешенное окно.
Первая мысль была — не полиция ли? Приняв меры предосторожности, открыли дверь. В комнату вбежал взволнованный человек. Его узнали. Это был тоже ссыльнопоселенец — некий Дрямов, из поселка Баяндай, отстоявшего от Манзурки примерно на полсотни километров.
— Тут ли доктор Петров? — заговорил он возбужденно… — Ребенок, малыш, у меня заболел… Нужна срочная помощь…
Федор Николаевич Петров, ныне крупный, заслуженный деятель советской медицинской науки, был тогда тоже в ссылке и тоже участвовал в военном кружке Фрунзе.
Дрямов прискакал верхом. Для доктора нужна была повозка и кони, да и возница, понятно…
И вот Михаил Васильевич Фрунзе, уже обладавший в Манзурке большим авторитетом, раздобыл и лошадей и довольно исправный «коробок» и сам взялся быть ямщиком-возницей. Меньше чем за четыре часа он доставил доктора Петрова к опасно заболевшему ребенку, несмотря на ночь и непогоду. Мальчику была сделана операция, спасшая жизнь.
Момент его возвращения из Баяндая и запечатлен на шуточной на первый взгляд фотографии.
До смешного страшась общения между ссыльными, полиция, бдительно следившая за их поведением и образом жизни, вскоре постаралась разъединить, расселить «шестерку», сплотившуюся вокруг Фрунзе. Пусть и в пределах села Манзурки, но все же по разным домам.
«Спокойнее так-то»… — рассуждали, по-видимому, жандармские блюстители «порядка».
Но Фрунзе было не легко «разоружить», он не смирился с таким оборотом дела.
Зашел к одному, к другому товарищу, поговорили.
— А что, если нам организовать здесь, в Ман-зурке, столярную мастерскую? — подал он мысль своему ближайшему соседу и приятелю Иосифу Гамбургу.
Тот быстро оценил замысел:
— Неплохая идея!
Начали агитировать и других ссыльных. Кое-кто из них, так же как и сам Фрунзе, уже был знаком со столярным делом, поднаторел в нем по тюремным и каторжным мастерским. Кроме общения в часы работы, в обстановке «дикой» ссылочной скуки занятие столярным ремеслом сулило и некоторый доход, заработок в дополнение к предельно скудному, «скаредному» поселенческому пенсиону, в шутку именоновавшемуся «царевым алтыном».
— Сбывать поделки будем в Иркутск! — бодро, оптимистично заявлял товарищам Иосиф Гамбург, загоревшийся затеей Арсения. — Постараюсь туда скатать потихоньку, налажу сбыт да заодно и инструмента побольше и материалов необходимых раздо- буду — наждаку, клею, лаку.
Составили ходатайство по начальству:
Так, мол, и так… Не изнывать же людям от безделья… Надо, дескать, чем-то «полезно- производительным» заниматься. А тут и ремесло, и государству доход.
Столярную мастерскую открыть было разрешено…
Десять-двенадцать человек из числа поселенцев записались в мастерскую, в том числе, конечно, и Фрунзе — вдохновитель этого дела. Внешне для полицейского ока все выглядело благопристойно: закипела в мастерской работа, запенилась стружка под рубанками и фуганками. Пахло столярным клеем, подогреваемым на печурке, свежим смолистым деревом. Никаких особых подозрений не могло возникнуть у заходивших для контроля полицейских.
Но на деле эта мастерская была своего рода продолжением ивановского лесного «университета» и владимирской «тюремной академии», где Фрунзе также занимался с заключенными. Каждый обучал своих товарищей тому, в чем он был наиболее силен. Фрунзе вел в этой тайной, замаскированной «академии» три предмета: английский язык, экономическую статистику и военное дело.
Гладко выструганные доски были заменой черным доскам университетских аудиторий; углем наносили формулы, уравнения, аналитические кривые, схемы военных оперативных задач, а как только появлялся поблизости представитель надзора — пристав или урядник, тотчас под быстрыми взмахами рубанка формулы и чертежи летели в виде стружек на пол.
Но, видимо, не все были достаточно сдержанны, молчаливы, надежны среди участников занятий. Мало-помалу дополз до начальства слух, что якобы в Манзурке ссыльные готовят какой-то заговор. Полиция устроила внезапный налет на мастерскую, и в руки к жандармам попала одна из досок с военными схемами.
Вдобавок в момент обыска Фрунзе разорвал на мелкие клочки какую-то бумагу. Понять по обрывкам ее, что на ней было написано, полицейские по малограмотности своей не сумели, но в протоколах сей факт записали… А бумага была действительно довольно важная: это был внутренний устав для созданной Михаилом Фрунзе партийной организации ссыльных.
Полицейским не было дела до того, что Михаил Фрунзе с товарищами разбирал в этот день Бородинское сражение и сопоставлял его данные с событиями первой империалистической войны. «Ссыльные изучали военное дело» — стало быть, слух о военном заговоре подтверждался.
Полетел соответствующий рапорт к иркутскому генерал-губернатору. Фрунзе был арестован. Снова предстояло возвратиться под страшные могильные своды тюрьмы.
«Бежать!.. Бежать!..» — твердо сложилось у Фрунзе решение.
Вскоре по Верхоленскому тракту на Иркутск катила под конвоем солдат с саблями наголо большая казенная телега, запряженная тройкой мохнатых лошадей-сибирок. Песок и ухабы сильно замедляли ее движение. Дорога, освещенная скуповатым байкальским солнцем, переползала с холма на холм, откуда на десятки верст кругом видны были голубые просторы сибирской тайги и лесостепи, перелески, гривки кустарника, луга…
На телеге среди других арестованных находился и Михаил Фрунзе. Его везли в Иркутск на новую расправу. Иркутской жандармерией уже начато было «дело» о том, что ссыльный поселенец манзурского этапа большевик Михаил Фрунзе замыслил неслыханную дерзость. Он собирался будто бы поднять среди ссыльных мятеж, вооружив их отнятым у солдат и полиции оружием.
Утомленные движением по песчаной дороге лошади остановились у станка Оёк, возле этапного двора, окруженного островерхим частоколом и хвойным густым лесом. «Станками» в Сибири с давних пор назывались этапные ямские станции. Внутри двора стояла большая изба, бревенчатая, с шатровой крышей.
