А потом, когда добрался до него сквозь густую толпу встречавших, засыпал вопросами:
— Что мать? Где она? Жива ли? Здорова ли?
Оказалось, что мать жива. Все это время она жила с одной из дочерей в городе Верном. Колчаковской агентуре не удалось ее обнаружить.
— Эх, ведь сколько лет не виделись! Поехать бы к ней сейчас же, помчаться!.. Да никак нельзя, Костя! — качает головой Михаил Васильевич.
Ожили в мельчайших подробностях картины не столь уж, в сущности, далекой юности. Ему, Михаилу Фрунзе, теперь тридцать пять лет, брату — тридцать девять… Свежи еще в памяти годы ученья, поездки из Верного в Пишпек, путешествие по горам Тянь-Шаня и Алатау.
— Горам я немало обязан… — как бы спускаясь откуда-то сверху, с задумчивой улыбкой говорил Фрунзе брату. — Они меня, Костя, и в тюрьмах подымали… Над отчаянием, над тоской бессильной. Как вспомню горы — словно взлечу, и сразу легче становится все переносить: издевательство всякое, возню с «парашами», даже смертные приговоры, о которых ты знаешь.
— А мы тебя, Миша, уже и не чаяли видеть в живых… Вдруг слышим — Фрунзе, Михаил Фрунзе ведет одну из красных армий на Колчака, потом в Туркестан… И верим и не верим… Неужели наш Миша? Да где же он этому делу научился… стратегии… тактике?..
Город Ташкент был похож в те дни на военный лагерь. Большой белый дом, одно из немногих трех- этажных зданий Ташкента того времени, был занят штабом командующего Туркестанским фронтом Михаила Фрунзе.
Весть о приезде нового командующего разнеслась очень быстро. Особенно поражало местных жителей— узбеков, что у него была борода.
— Сакал бар… Сакал бар… [23] — слышалось всюду.
Борода много значила в глазах мусульман. Борода была признаком умудренности, знаний, опыта. А когда стало известно по кишлакам, что новый советский начальник — уроженец Туркестана, хорошо знает местные языки и обычаи, то муллы и баи совсем насторожились.
— Такого зря не пошлют…
Да, Ленин знал, кого послать в Туркестан!
В день своего прибытия в Ташкент Фрунзе обратился к войскам:
«Сегодня, 22 февраля, я с полевым штабом прибыл в Ташкент и вступил в непосредственное командование войсками, расположенными в пределах Туркестана.
Первая мысль и слово обращаются к вам, красные воины старых туркестанских формирований.
В беспримерно тяжелых условиях, отрезанные отовсюду и лишенные братской помощи рабоче- крестьянской России, отбивая бешеные атаки врага извне и внутри, вы были грозным и стойким часовым революции здесь, в Туркестане.
…Вы без различия языка, религии и национальности объединились в братский военный союз рабочей, крестьянской и дехканской бедноты и спасли положение. Вы заслужили величайшую признательность социалистического отечества и пролетариата всего мира.
От имени высшего командования Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, от имени верховного органа ее Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета я приветствую вас и именем Республики приношу сердечную благодарность за ваши труды на благо трудящихся…»
Фрунзе тщательно изучает обстановку в Туркестане, все взвешивает, анализирует, делает выводы.
Карта Туркестана не была для него лишь прихотливым узором рек, горных цепей, рубежей и дорог. Карта страны дышала на него дыханием живых людей, настрадавшихся от былого бесправия.
В первой половине марта войска Фрунзе громят в Семиречье белогвардейские войска Анненкова, Дутова, Щербакова. В начале апреля значительная часть этих войск сдалась, а разрозненные, разбитые остатки, преследуемые частями Красной Армии, вместе с главарями бежали за китайскую границу, в район Кульджи.
Вскоре после прибытия в Ташкент Фрунзе поехал по солнечной стране. Его поезд шел медленно, останавливаясь почти на всех станциях, больших и малых.
21 марта Фрунзе был в Полторацке (Ашхабаде), 23–24 марта — в крепости Кушка, 25 марта — в Таш-пери, 31 марта — в Самарканде, 18 апреля — в Андижане, 23 апреля — в Коканде.
Всюду, куда приходил поезд, выступал Фрунзе на собраниях восторженно приветствовавших его железнодорожников. Неоднократно на линию дороги делали налеты басмаческие отряды, но Фрунзе смело посещал попутные кишлаки то верхом, то в машине, имевшейся при поезде.
— Смотрите, друзья, — говорил он дехканам, — солнце светит здесь ярче, чем в других краях нашего государства, земля родит в десять раз щедрее, но хозяевами солнца, земли и вод все еще считают себя беки и баи. Не пора ли с этим покончить? Берите сами власть над землей и водой в свои руки. Штык кзыл- аскера [24] защитит вас от всех, кто попробует вам помешать…
Дехканам нравилось то, что говорил им посланец Ленина, посланец новой, Советской России. Но когда они расходились по своим глиняным ичкари [25] и кибиткам, кази и баи с пеной у рта шипели:
— Не верьте кзыл-генералу. Он обмануть вас старается.
Сердито посапывая чилимами [26], галдели баи, сидя на засаленных коврах в чайханах под высокими придорожными тутовниками, вязами и чинарами. Они выдумывали разные небылицы, но дехкане верили им все меньше и меньше.
«Кзыл-генералу» Михаилу Фрунзе, испытавшему так много жестокостей, даже зверств со стороны царских прислужников, была органически чужда, более того — ненавистна всякая жестокость. Мягкость, доброта, великодушие поражали в нем всех, кто его знал. Иной раз дело доходило даже до упреков: дескать, к лицу ли командующему фронтом быть снисходительным к ошибкам, промахам и недостаткам людей?
Но при всем том, когда требовали интересы революции, когда речь шла о высоком авторитете Красной Армии, о ее чести и славе, Фрунзе мог быть и был неумолимо-беспощадным.
Военный архив Туркестанского фронта сберег документальную память об одном драматическом эпизоде. характеризующем отношение Фрунзе к мародерству, позорной язве, от которой не уберегалась ни одна из армий мировой истории, но которую Михаил Васильевич считал абсолютно нетерпимой, немыслимой для революционной армии трудящихся…
Дело произошло в Самарканде, на одной из его окраин, во время осмотра Михаилом Васильевичем и его ближайшими сотрудниками замечательных архитектурных памятников этой древней столицы Тимура.
Разглядывая горделивые эмалевые башни Регистана, гигантские массивные надгробия Тимура и его любимой жены Биби-ханым, Фрунзе делился со своими спутниками:
— Как можно не уважать народ, который почти что среди пустыни, без всякой техники создал такие величественные сооружения! Как видно, Тимур не только воевать умел, а и строить. И уж если он умел, так мы и подавно сумеем помочь узбекскому народу настроить невиданных городов!
Но вот в одной из узких улиц старого Самарканда Фрунзе вдруг привстал в своей машине.
— Стой! — крикнул он шоферу.
Двое красноармейцев, неряшливо одетых, но с винтовками, отнимали у какого-то узбека- лепешечника его скудный, жалкий товар — две стопки плоских лавашей.
— Ой! Вайдот! (Беда!) — орал лепешечник. — Кель сакчи! (На помощь!)
Кучка угрюмых узбеков и женщин в паранджах молчаливо наблюдала за происходящим.
Фрунзе выскочил из машины и побежал к месту происшествия.
— Что делаете? — прогремело над ухом у мародеров.
Они оглянулись и обомлели. Военный человек с четырьмя ромбами на рукаве, как видно очень большой начальник, стоял перед ними.
— Что вы делаете? — повторил еще грознее командующий Туркестанским фронтом. — Красную Армию позорите, нож в спину втыкаете своим же!
Через два-три часа в этом же махалля (квартале) Хокуз-баш состоялось под открытым небом экстренное заседание ревтрибунала.
