Заботливо усадил всех, начал расспрашивать:
— Как поживает дорогая Ивановщина? Расцветает ли, как приличествует исконному пролетарскому краю? Не могу ли чем быть полезен в ваших делах и заботах?
Оживившись, отмякнув, все зашумели наперебой. Тот — про Южу, другой — про Кохму, третий — про Середу… У всех есть чем поделиться, на что попенять.
Фрунзе на шумность гостей не обижался, поддерживал хорошую, горячую беседу:
— Мечта моя, товарищи, давно вынашиваемая, душевная, — выкроить дня три-четыре свободных, приехать к вам, в Ивановскую нашу губернию, и, как бывало, пешком, с батожком обойти все памятные сердцу места: побывать и в Шуе, и в Кохме, и в Тейкове, и в Парском. Везде найдется, что посмотреть, кое- что подсказать, посоветовать, быть может…
Вечером, на квартире в переулке Грановского, беседа с делегатами продолжалась.
Вспомнили и любимые песни былого Трифоныча-Арсения: «Далеко, далеко степь за Волгу ушла…», «Уж ты, сад, мой сад, сад зеленый мой…»
Дойдя до слов «Пошто рано расцвел — в рань осыпешься», Фрунзе задумчиво повторил: «в рань осыпешься…»
И, улыбнувшись, сказал землякам:
— А не хотелось бы осыпаться-то, по совести говоря…
В конце того же мая месяца Фрунзе пишет Шуйскому исполкому о необходимости помочь старой ткачихе Личаевой, в домике которой когда-то происходили подпольные сходки.
В июне обменивается письмами с партгруппой Южской фабрики, в августе старается помочь Ивановнам с военной школой. В служебном кабинете и в кругу семьи можно было видеть простого рабочего из Шуи и писателя, демобилизованного красноармейца и командующего военным округом, большого ученого и рядового члена партии. Со всеми он был внимателен и приветлив.
Самыми частыми гостями в семье Михаила Васильевича были его военные соратники — Ворошилов, Буденный, Котовский, Куйбышев, Фурманов, Новицкий, Карбышев, военные ученые.
Много времени уделял Михаил Васильевич чтению произведений любимых классиков: Пушкина, Толстого, Гоголя, Горького, Чехова. Из иностранных писателей особенно любил Виктора Гюго, произведения которого читал в подлиннике, на французском языке.
Одним из любимых развлечений Михаила Васильевича была шахматная игра. Особенно он любил играть в шахматы с братом. Но Константин Васильевич приезжал в Москву редко. Он по примеру отца остался в Туркестане, но лечил уже не «инородцев», а свободных граждан Советского Союза.
— А ну-ка, померяемся, сынку! — шутливо открывал он состязание гоголевской фразой из «Тараса Бульбы»… Но младший брат неизменно давал старшему мат.
Состоялось, наконец, долгожданное, долго откладывавшееся свидание с матерью. Ведь оно не осуществилось даже в 1920 году, когда Михаил Васильевич был на Туркестанском фронте. Мавра Ефимовна приехала из далекого Верного только в 1924 году, чтобы обнять после двадцати лет разлуки милого сына, когда-то юным птенцом вылетевшего из родного гнезда. Было и еще немало радостей для материнского сердца: двое внучат ожидали ее в доме сына — Тимур и Татьяна, белокурые, сероглазые, как и отец, малыши. Тимуру — три года, Татьяне — пять.
Весел, жизнерадостен Михаил Васильевич в кругу родных, в кругу друзей. Но все чаще замечают друзья и родные, как вдруг искажается его лицо от мучительного приступа боли. Болезнь все чаше напоминает о себе. Врачи, профессора, лучшие специалисты столицы рекомендуют длительный перерыв в занятиях, предлагают целиком отдаться лечению, но Фрунзе не хочет и слышать об этом.
Как? Оставить дела, которых так много… Начатые, незавершенные, требующие неустанного внимания, непосредственного его участия и контроля — дела обороны страны, дела социалистического строительства?
Нет, эту работу нельзя прервать!
Для отдыха и лечения Михаил Васильевич использует только отпуск, и лечение сочетает с любимым видом спорта — охотой.
С близким своим другом К. Е. Ворошиловым Михаил Васильевич целые дни на охоте в горах, долинах Кавказа и Крыма.
Но язвенная болезнь желудка, нажитая в результате многолетнего заключения в тюрьмах и на каторге, прогрессирует. Осенью 1925 года Фрунзе проводит отпуск в Крыму. Всегда хорошо выглядевший, он стал резко бледнеть, худеть. Врач, прикомандированный к нему, констатирует внутреннее кровотечение, требует абсолютного покоя. Но разве удержать Михаила Васильевича, когда кругом горы, леса!
— Не пойду, Миша, ни за что не пойду с тобой больше на охоту, — заявил встревоженный Климент Ефремович. — Надо тебе немедленно лечиться, и лечиться серьезно.
Михаил Васильевич был очень огорчен отказом, спорил, уговаривал.
Болезнь продолжала развиваться. Вскоре больной слег. По настоянию врачей его перевозят в Москву. После соответствующего наблюдения доктора пришли к выводу о необходимости хирургического вмешательства.
Михаил Васильевич соглашается на операцию и ложится в больницу. Лучшие профессора — хирурги и терапевты страны — готовят и консультируют операцию.
Ближайший друг его Климент Ефремович Ворошилов так рассказывает об этом:
«О болезни Михаила Васильевича мы все были хорошо осведомлены. Но ни сам Михаил Васильевич, ни мы, его друзья, не считали эту болезнь серьезной и уж во всяком случае не считали ее опасной для жизни.
…Лежа в больнице, Михаил Васильевич, как всегда, обложил себя книгами, русскими и французскими, и терпеливо дожидался результатов врачебных наблюдений.
…Характерно для Михаила Васильевича его ненасытное желание все знать, быть в курсе всех событий и участвовать самому в них словом и делом. Он требовал от друзей частых посещений и подробных информаций, и мы охотно выполняли его желание.
Не помню точно когда, между 7 и 10 октября мы… по обыкновению долго засиделись у Михаила Васильевича. По выходе от него узнали… что сейчас собрались 17 лучших врачей и профессоров для консилиума. Мы не вытерпели и тут же спросили у доктора Розанова его мнение насчет необходимости операции. Розанов уверенно ответил, что ом — «за операцию».
…Я уехал оканчивать свой отпуск, уверенный в благополучном исходе операции. Да и как можно было беспокоиться, когда Розанов и Касаткин, с которыми мы так часто вели разговоры о здоровье Михаила Васильевича, убеждали нас, уверяли, что нет ни малейших оснований для тревоги. Я поверил. Поверил так, как поверили мы все, как спокойно и уверенно пошел под нож наш незабвенный, лучший из славных, друг и товарищ Михаил Васильевич…»
1 ноября 1925 года все газеты страны вышли в траурных рамках.
Правительственное сообщение гласило:
«В ночь на 31 октября от паралича сердца умер после операции председатель Реввоенсовета СССР Михаил Васильевич Фрунзе.
Союз ССР потерял в лице умершего опытного, закаленного в революционной борьбе вождя революционного народа, потерял борца, который всю свою жизнь, от подпольного кружка до ожесточенных боев в гражданской войне, был на самых опасных и передовых постах…
Народ и правительство понесли громадную утрату как раз в такой момент, когда творческие замыслы тов. Фрунзе в деле организации вооруженных сил Республики стали с громадным успехом претворяться в жизнь, обеспечивая государству защиту его границ, народу — возможность мирного труда и строительства…
Трудящиеся СССР не забудут заслуг товарища Фрунзе перед пролетарской революцией».
Нескончаем поток советских людей, проходящих возле гроба полководца…
Последний почетный караул в Колонном зале Дома союзов… С прахом умершего прощаются родные, ближайшие друзья…
Вот виднейшие деятели Коммунистической партии н правительства Советского Союза сняли гроб с постамента и понесли его к выходу…
