Ропот усилился, стоило собравшимся заприметить баркас и одинокую фигуру мужчины в полном воинском облачении, который прыгнул с носа на мелководье и, вспенивая вокруг себя воду, упрямо пошел к берегу. Оказавшись на суше, он помчался к скалам и, на бегу стаскивая с себя инкрустированные драгоценными камнями кожаные одежды, замедлял шаг, но продолжал рваться вперед с неменьшей решимостью.
На вершине Хрустальной скалы женщина подошла к краю. Дрожала ли она от страха, вглядываясь в бездну? Или спокойно оценивала обстановку? По неподвижной фигуре не скажешь. Никто и никогда не узнает всей правды.
Собравшиеся запричитали громче, когда Ориас начал карабкаться по хребту, маленькие камешки и куски земли градом летели вниз из-под его ног. Коричневые горы уступали в твердости холодной основательности Хрустальной скалы. Ориас продолжал лезть вверх.
Все как один ахнули, когда нырялыцица подняла руки над головой.
Она не стала ждать. Согнулась, оттолкнулась — и тело взмыло вверх, подалось вперед, грациозно разрезав воздух и упав вниз, словно копье. Она чисто вошла в воду, как клинок, метко пронзающий цель смертоносным ударом. Океанская гладь едва зарябила.
Но стоило кругам на воде раствориться, все задрали головы и устремили взоры на гору. Принц цеплялся за нее, словно паук, медленно продвигаясь вперед и вверх, умудряясь находить опоры для рук там, где их не было. Все зрители сопереживали ему. Он опоздал. Не успел остановить ее, но откуда ему было знать. Ведь Ориас не видел, что она уже нырнула.
На последних футах он сделал мощный рывок и рухнул на каменистую площадку. Бросился к краю и стал всматриваться в темную расщелину под водой, а потом замотал головой от отчаяния.
Толпа затихла. Никто и пискнуть не смел. В каждом отозвалась его скорбь и трагедия, хотя невольные свидетели разыгравшейся драмы и понятия не имели о ее истинных причинах.
Ориас повернулся спиной к океану. Пошел прочь, затем вдруг остановился и побежал обратно к выступу, бросился в воздух и уже в полете вытянулся в струну, как ныряльщик, провожаемый взглядами десятков тысяч разом вскрикнувших наблюдателей. Он не вошел в воду чисто, но океан принял его, как до этого принял ее.
Стояла тихая ночь, океан был спокоен и недвижим, будто затаился в ожидании будущих великих потрясений, которым суждено навсегда изменить мир. Для Джахиры все уже свершилось. И прошедшее обратно не воротишь.
Пока Саммаринда оплакивала утонувшего принца, Джахира ждала знака, подтверждения того, что легенды ее родной земли — чистая правда, а не красивая сказка для туристов. Каждую ночь она забиралась на утес напротив Хрустальной скалы, садилась по-турецки на выступе и упорно смотрела вниз, на черную полоску воды. В этом мрачном, темнее самой ночи, пятне не отражались даже Неме и Крил.
В третью ночь на третьей неделе, когда она сидела и ждала, как обычно, океанская гладь разверзлась. Что-то появилось и, кашляя и бессвязно лепеча, принялось в панике молотить по поверхности воды. Джахира вскочила на ноги и бегом спустилась к пляжу. «Хорошо, что небо сегодня звездное, а не то лететь бы мне вниз кубарем». Сверху Касх, Воин с головой собаки, наблюдал за тем, как она скинула с себя одежду, нырнула в океан и поплыла к пронзительно визжащему барахтающемуся созданию. Джахира хорошо плавала и смогла вытащить его на берег.
Уже здесь женщина поняла, что существо, которое сейчас лежало рядом с ней на песке и, так же как она, пыталось отдышаться, — всего лишь ребенок. Девочка лет двенадцати-тринадцати, с белой, словно алебастр, кожей, тонкая, словно тростинка. Джахира завернула ее в пальто. Нужно поскорее отнести ее домой. Подальше от пляжа, пока кто-нибудь не увидел, что извергла Саммариндская впадина вместо принца — любимца всех горожан — и незнакомки, которая навлекла на него смерть.
Спотыкаясь, они тащились по песку, в ноги врезались мелкие ракушки и хрупкие кости покореженных гадов, выброшенных на берег темным саммариндским приливом.
Девочка не могла говорить. С губ срывались ужасные горловые звуки. На язык не похоже, но Джахира и так все понимала и не удивилась, заметив между пальцами на ногах и руках ребенка тонкие перепонки.
Джахира тихо и ласково шептала в ответ, что защитит и никому не даст навредить ей. Но она прекрасно знала, что девочку не оставят в покое. Жители города-порта Саммаринда выследят и убьют ее без лишних вопросов, та же участь ждет и базарных старух, продавших Мариям частицы Хрустальной скалы, если они вообще еще живы. Много ли нужно, чтобы старые суеверия ожили вновь? Глазом моргнуть не успеешь, как беспощадная волна насилия, тянущаяся из прошлых веков, вновь накроет родную землю.
При свете Касха Джахира поняла, что потерянный глаз — никакая не дань, а всего лишь пшик, тщеславный поступок ради внимания окружающих. Ее истинная дань в том, чтобы защитить дитя Впадины, жуткое порождение Мариям и принца Ориаса. Даже ценой собственной жизни.
СТИВ БЕРМАН
История о слезах
Гейл ненавидит выходить на улицу в уксусный дождь. Она не доверяет колдуньям, которые утверждают, будто он очищает кожу и удаляет бородавки. Еще ребенком она как-то положила в уксус куриные косточки, а несколько дней спустя обнаружила, что они стали словно резиновые. Она убирает с лица мокрые пряди волос, кривясь, когда кислые струйки пробегают по ее губам. Руки тянутся к карманам джинсов, снова проверяя, на месте ли пластиковая бутылочка с аспирином, прихваченная в приюте.
Пройдя квартал, она спотыкается. Ее кроссовки намокли, и ноги мерзнут, когда Гейл наступает в лужи. Слабый свет, пробивающийся с неба сквозь сизые тучи, придает улицам незнакомый вид, и на мгновение девушка думает, что она заблудилась, но затем слышит запись саксофона.
Потом Гейл различает впереди линялый навес и белую кирпичную стену. Двери пришедшей в упадок гостиницы остаются открытыми до наступления ночи.
В холле в старинных хрустальных люстрах гудят лампы. Безмолвная людская очередь стоит в ожидании перед конторкой портье. Каждый человек держит в руках то, что, по его мнению, представляет ценность. С тяжелой мокрой одежды капает вода и пропитывает потертый персидский ковер. Из спрятанных динамиков льется очередная душераздирающая мелодия, исполняемая духовыми инструментами.
Она чувствует озноб в удушающе теплом холле. Промокший свитер висит на ней свинцовым жилетом. За стоящими в очередь людьми она замечает малышку Бреннан. Девочка сидит на конторке, и ее крохотные ножки свисают вниз. Колдуньи нарядили ее в лимонно-желтый сарафан с кружевной оборкой, а светлые волосики завязали на затылке белой резинкой. Одна из сестер Грейс стоит рядом. Гейл видит, что старушка улыбается и щиплет обеими руками щечки Бреннан. Не ласково, а довольно сильно, так что лицо девочки краснеет, а костяшки пальцев колдуньи белеют. Бреннан начинает плакать, и старушка гладит ее по подбородку. «Вот так, вот так, хорошо, дорогая, — нежно бормочет она и поднимает чайную фарфоровую чашку для сбора слезинок. — Этого вполне хватит».
На колдуньях надеты яркие фланелевые ночные рубашки и шлепанцы. Их слабые водянистые глаза напоминают глаза охотничьих собак.
Возле первой Грейс стоит ее сестра-близнец, которая держит наготове старинный шприц из стекла и сияющего хрома. Гейл видела такие в черно-белых фильмах. Губы колдуньи вытягиваются в букву «о», когда она опускает иглу в чашку и начинает аккуратно втягивать жидкость.
Гейл пытается не таращиться, когда игла прокалывает кожу человека, дождавшегося своей очереди. Запах стоящих здесь людей вызывает в ней тошноту. Наркотическая зависимость от слез не оправдание для того, чтобы не мыться. Гейл обещает себе, что организует для наркоманов ванны, как только вернется на работу к колдуньям. Она может стащить откуда-нибудь соль и ароматное мыло. Все будут ей
