— А ты официально еще числишься в списке разыскиваемых. Тимофеев не уберет тебя оттуда, пока не… — Она смолкла, вспомнив о том, что министр мертв. — Всем европейским службам безопасности намекнули, что следует стрелять на поражение. — Она взяла распечатку. — «Российское правительство не намерено заявлять протест в случае гибели подозреваемого при сопротивлении аресту». Хорошо сказано, да?
Дима пожал плечами. Он не ожидал ничего другого.
— А что говорят американцы?
— Ах да. Хочешь услышать еще плохие новости?
— Давай.
— Лэнгли сообщает, что некий морпех арестован за убийство командира — в Иране, между прочим…
Дима поморщился:
— Дальше.
— Они не собираются признавать, что на месте убийства был русский. Это осложнит их положение. Но по секретным каналам они сообщают, что показания задержанного подтвердили заявления российских спецслужб: некий Дмитрий Маяковский находится на свободе и представляет собой потенциальную угрозу для европейских стран.
Он покачал головой:
— Бедный парень! Конечно, они ему не поверили.
— Интересно, почему он не обвинил тебя в убийстве своего командира? — спросил Булганов.
— У него был нелегкий выбор: или обвинить меня во всех смертных грехах и забыть то, что я рассказал о Соломоне, либо попытаться передать им мое сообщение. Он мог бы спасти себя, но выбрал второе.
— Редко встретишь такое бескорыстие и самопожертвование… — Булганов смолк. Он был озадачен.
Оморова нахмурилась:
— Сколько вы с ним там сидели, час?
— За час можно многое узнать о человеке. Хотелось бы мне дать ему знать, что я еще на свободе. Ты можешь это устроить?
Он выглянул из окна. Далеко внизу до самого горизонта раскинулась россыпь мерцающих огней новой Москвы.
— Он спас мне жизнь для того, чтобы я смог довести операцию до конца. Я просто обязан это сделать.
73
Блэкберн сам не знал, рад ли он возвращению на родину. Пока он видел в Америке только часть авиабазы Эндрюс, где его пересадили из самолета без иллюминаторов в фургон без окон. Спускаясь по трапу, он оглядел огромное летное поле, странные машины, встречающиеся только на аэродромах, и американский флаг, уныло повисший во влажном воздухе. Какая-то женщина из служащих аэродрома, не зная, кто он, посмотрела на него так, как симпатичная молодая женщина смотрит на молодого человека, и улыбнулась соблазнительной улыбкой, при виде которой у Блэкберна что-то сжалось внутри. Наверное, больше никогда ни одна женщина не посмотрит на него так.
Семь часов до Форт-Дональдсона он ехал в тесном тюремном фургоне. Под сиденьем находился туалет, благодаря чему заключенного не нужно было выводить наружу. Пару раз щель в двери открывалась, чья-то рука просовывала ему батончик «Херши» и бутылку воды. Окно было замазано краской. Блэкберну отчаянно хотелось увидеть хотя бы клочок неба и дерево.
Когда фургон приехал в Форт-Дональдсон, Блэкберна сразу отвели в здание военной полиции, в комнату для допросов. За металлическим столом сидел низенький усатый человечек, в больших очках в черной оправе; он был погружен в чтение толстой кипы бумаг. Когда Блэкберн вошел, человечек снял очки и поднялся:
— Меня зовут Шваб, я ваш адвокат.
Рука, протянутая Блэкберну, оказалась сухой и холодной, но все-таки это была рука. Он уже не помнил, когда ему в последний раз подавали руку.
Тонкие губы адвоката растянулись в осторожной улыбке. Сплетя пальцы, он склонился над папкой и понизил голос почти до шепота:
— Сейчас я ваш единственный друг, поэтому чем больше вы мне расскажете, тем проще мне будет вам помочь.
Блэкберн промолчал. У него не было настроения ничего рассказывать. Он уже излагал свою историю три или четыре раза — он уже сам не помнил сколько — различным людям, не называвшим ни своих имен, ни должностей. Он едва соображал, ему ужасно хотелось спать после перелета, он не знал, сколько сейчас времени. Блэк с сомнением посмотрел на Шваба:
— А чем вы вообще занимаетесь?
Шваб удивленно уставился на него.
— То есть помимо того, что защищаете меня.
Шваб скривился и указательным пальцем поправил очки.
— Я защищаю тех, кому никакой адвокат уже не поможет. Кому-то же надо это делать.
Наверное, это была шутка, но Блэкберн ее не оценил; он уже не знал, осталось ли у него чувство юмора. Затем, без предупреждения, Шваб бросил бомбу:
— Хотите поговорить с матерью?
74
Шваб набрал номер и подождал. Ждать пришлось недолго. Видимо, адвокат заранее позвонил его родителям. Блэкберн представил себе мать, сжимающую телефонную трубку двумя руками, — ему много раз приходилось видеть этот жест; таким образом она как будто старалась приблизиться к собеседнику.
— Здравствуй, сынок.
Голос у нее был отчетливым и сильным, словно она несколько дней репетировала эти слова, наверное, так оно и было.
— Я знаю, что у меня только две минуты, но сразу хочу тебе сказать: мы с твоим отцом очень любим тебя и верим тебе, слышишь?
— Мама?
— Да, милый?
Голос у нее надломился — она услышала сына впервые с того момента, когда узнала, что он в тюрьме.
— А папа далеко?
— Нет, милый, он здесь, рядом. Я сейчас дам ему трубку.
Из трубки донесся шорох, приглушенные голоса, мгновение спустя Блэкберн услышал, как отец откашлялся.
— Ну что ж, сынок, по крайней мере, теперь тебя не убьют в Ираке.
— Папа, я понял, — торопливо заговорил Блэкберн.
— Что, сынок?
Голос у отца был такой, как будто он состарился лет на десять; слова сына явно ошеломили его. Но
