партнера, со скучающим видом кружившего ее по залу, тот произнес нечто такое, отчего худшие опасения девушки едва не сбылись.
– Скажите, дорогая, – снисходительно улыбаясь, осведомился он, – каким образом вы умудрились так расцвести в замораживающем всех и вся обществе вдовствующей герцогини Хоторн?
Гром музыки все нарастал, и Александра, убежденная, что неверно расслышала, пролепетала:
– Я… Прошу прощения?
– Я выражал восхищение вашим мужеством и стойкостью: не каждому удастся выжить целый год рядом с нашей самой прославленной льдышкой – вдовствующей герцогиней. Примите мои соболезнования по поводу того, что вам пришлось вынести.
Александра, не обладавшая ни малейшим опытом ведения легкой, ни к чему не обязывающей светской беседы, не знала, что в этом и состоит величайшее искусство вращения в обществе, не понимала, что от нее требуется всего лишь находчивый ответ, и поэтому возмущенно выпалила, мгновенно выступив на защиту женщины, которую успела полюбить:
– Очевидно, вы плохо знакомы с ее светлостью.
– Ошибаетесь. И повторяю, что искренне вам сочувствую.
– Я не нуждаюсь в вашем сочувствии, милорд. Вы, должно быть, совсем не знаете ее, если позволяете себе говорить подобные вещи.
Родди Карстерз с холодным неодобрением оглядел девушку:
– Осмелюсь заметить, я знаком с ней достаточно хорошо, чтобы временами страдать от обморожения. Старуха – настоящий дракон.
– Она благородна и добра!
– Вы, – бросил он с глумливой ухмылкой, – либо боитесь сказать правду, либо самая наивная пташка из всех, кого я знаю.
– А вы, – парировала Алекс с высокомерно-презрительным видом, сделавшим бы честь самой герцогине, – либо слишком слепы, чтобы видеть истину, либо исключительно злы от природы.
И в тот миг, когда прозвучали последние аккорды вальса, она нанесла Родди непростительное и публичное оскорбление, повернувшись спиной и оставив его стоять в центре зала.
Не замечая устремленных на нее взглядов, девушка вернулась к Тони и герцогине, но ее поступок уже был замечен гостями, многие из которых не преминули позлословить над явной неудачей гордого рыцаря с молодой герцогиней. В свою очередь, сэр Родерик не упустил случая сообщить всем своим знакомым о том, что находит герцогиню Хоторн глупым, тщеславным отродьем, невоспитанной, безмозглой девчонкой и к тому же невероятно скучной.
К несчастью, уже через полчаса Александра, сама того не желая, полностью подтвердила мнение о ней Родди и сумела убедить всех гостей, что она и в самом деле чрезвычайно глупа. Она стояла в большой компании роскошно одетых молодых людей, самому старшему из которых едва исполнилось тридцать. Несколько человек оживленно обсуждали вчерашний балет и неоспоримый талант балерины Элиз Грандо. Обернувшись к Энтони, Александра, чуть повысив голос, чтобы тот расслышал ее в толпе, невинно поинтересовалась, любил ли Джордан балет. Остальные, мгновенно замолчав, уставились на нее с непередаваемой смесью смущения и пренебрежения.
Второй инцидент произошел немного погодя. Энтони оставил Алекс среди людей, с увлечением споривших о приемлемой длине воротничков. Александра, скучая, обводила глазами зал и вперилась взглядом в двух необыкновенно красивых женщин. Обе стояли почти рядом, но спинами друг к другу и в этот момент рассматривали Александру вполоборота. Одна – холодноватая блондинка лет двадцати восьми, другая – роскошная брюнетка, немного помоложе.
Когда-то Джордан сказал, что она напоминает ему портрет Гейнсборо, однако эти женщины были достойны кисти самого Рембрандта!
Но тут, поняв, что мистер Уоррен о чем-то ее спрашивает, Александра извинилась за рассеянность и осторожным кивком показала на женщин, которые отвлекли ее внимание.
– Ну разве они не самые прелестные существа на свете? – спросила она с искренней улыбкой и без всяких признаков ревности.
Ее соседи сначала оглядели дам, потом Александру. Брови поползли вверх, глаза широко раскрылись, а поспешно поднятые веера скрыли насмешливые улыбки. К концу бала все уже знали, что вдова Хока восхищалась двумя его бывшими любовницами – леди Эллисон Уитмор и леди Элизабет Грейнджфилд. И эта последняя сплетня оказалась столь забавной, что все увидели, как обе дамы, чью дружбу уничтожила страсть к одному мужчине, впервые за два года неудержимо смеются вместе, словно лучшие подруги.
Александра, к счастью, осталась в неведении относительно своего очередного промаха, однако все-таки заметила, что гости исподтишка над ней посмеиваются. По дороге домой девушка умоляла Тони признаться, какую оплошность она совершила, но тот лишь погладил ее по плечу и заверил, что она «имела огромный успех». Герцогиня, со своей стороны, заметила, что Александра «показала себя во всем блеске».
Однако, несмотря на это, девушка интуитивно почувствовала что-то неладное. В последующую неделю, заполненную балами, зваными вечерами и музыкальными утренниками, косые, насмешливо-язвительные взгляды, направленные на нее, становились почти невыносимыми. Сбитая с толку, оскорбленная Алекс старалась искать убежища среди ровесников герцогини, которые, казалось, не считали ее забавным, весьма странным, жалким созданием. Более того, им она иногда могла поведать очередную чудесную историю о храбрости и отваге Джордана, слышанную от слуг Хоторна, как, например, тот случай, когда он спас утопающего Смарта.
Девушке не приходило в голову, что вежливые пожилые люди, так внимательно слушавшие ее, естественно, понимали, как безнадежно и смехотворно она все еще увлечена погибшим мужем, или что те же самые люди все пересказывали родственникам помоложе, которые, в свою очередь. делились столь неожиданными открытиями с друзьями.
Ее редко приглашали танцевать, и только мужчины, мечтавшие завладеть огромным приданым, обещанным герцогиней, или те, кто был не прочь затащить в постель женщину, бывшую замужем за человеком, пользовавшимся сомнительной славой одного из самых известных распутников Англии. Александра чувствовала, что никому из этих джентльменов она по-настоящему не нравится, и, чтобы скрыть смущение и боль, прибегала к одному лишь способу, который смогла придумать, – гордо вздергивала подбородок и холодно-вежливо давала понять, что предпочитает оставаться в обществе герцогини и ее друзей.
В конце концов ее прозвали Ледяной Герцогиней, и в обществе со смехом намекали, что Джордан Таунсенд, вероятно, предпочел гибель на дне морском медленной смерти от холода в постели жены. Кое-кто злорадно припоминал, как Джордана видели выходившим из роскошного дома, снятого им для прелестной Элиз, в тот самый день, когда объявление о его женитьбе появилось в «Таймс».
Более того, из уст в уста передавался слух, будто последняя любовница герцога, смеясь, говорила одному из его приятелей, что женитьба Джордана «была вынужденным неудобством» и что он не имел ни малейшего намерения порывать с ней.
Уже две недели спустя Александра мучительно сознавала, что стала безнадежным изгоем, хотя не понимала причины всеобщего презрения и видела лишь, что свет обращается с ней либо снисходительно, либо насмешливо, а подчас и с неприкрытым пренебрежением. По-видимому, она жестоко опозорила Джордана, и именно это ранило больнее всего. Она часами простаивала перед его портретом, пытаясь не плакать, безмолвно извиняясь за провал и умоляя ее простить.
– Ты меня слышишь, Хоторн? Очнись, парень! Джордан с почти нечеловеческим усилием подчинился произнесенному шепотом приказу и медленно приподнял веки. Слепящий белый свет лился сквозь маленькие отверстия в стенах, обжигая глаза, и невыносимая боль снова бросила его в темный провал небытия.
Когда он вновь пришел в себя, была ночь. Перед глазами маячило угрюмое лицо Джорджа Моргана, еще одного пленника с «Ланкастера», которого Джордан не видел с тех пор, как обоих три месяца назад сняли с французского корабля.
– Где я? – пробормотал он, чувствуя, как сочится кровь из пересохших, потрескавшихся губ.
– В аду, – мрачно пояснил американец. – Вернее сказать, во французской тюрьме.
Джордан попытался поднять руку и обнаружил, что тяжелые цепи тянут ее вниз. Проследив взглядом за
