страны. Сменяющие друг друга правительства патологических борцов за мир не реагируют на убийства своих граждан, но не разрушают собственную страну только потому, что политическая власть слаба, не чужда коррупции, пребывает в постоянных междоусобных склоках и легко поддаётся давлению кого угодно. В результате любое израильское правительство способно решать только сиюминутные частные вопросы и не способно провести в жизнь радикальные решения, в том числе по разрушению собственного государства. Хотя попытки бывали. Ицхак Рабин, убитый неизвестными доброжелателями еврейского народа, был первый, кто зашёл по пути мирного процесса так далеко, что взрывы автобусов и ресторанов стали обыденностью. Еврейский народ содрогнулся, на какое-то мгновение увидел действительность такой, какая она есть, и привёл к власти Натанияху. Натанияху прекратил купить или выклянчить мир у арабов, и террор и террор сразу прекратился. При этом он не лез вперёд, не бил себя пяткой в грудь, не стремился раздуть свою репутацию и не страдал от недостатка народной любви. За это народ его и не любил. Политики, которые не боятся, не просят и не плачут еврейскому народу глубоко чужды. Таких руководителей народная молва обвиняет в похабщине, непотребщине, а так же в порнухе, эротике и сексе. И в этом есть своя логика. Если человек не чувствует себя ущербным, то его наверняка женщины любят. В результате Натанияху выборы проиграл, и к власти пришёл Барак.
Такого пламенного борца за мир земля израильская ещё не видывала. В своей деятельности Барак строго придерживался позиции политической клоунады. Твёрдо пообещав отдать под территорию арабского государства Палестина почти всё территорию Израиля и извинившись не понятно за что перед евреями — выходцами из мусульманских стран, он приступил к переговорам о мире. Переговоры продвигались прекрасно. Арабский террор немедленно вернулся в израильские города и веси. Чрезвычайно гибкий либерал, Барак частенько выступал перед публикой, упоминая в своих речах множество фактов, которые подтверждали его позицию и чем-то удивительно напоминали реально произошедшие события. Очередные выборы этот птица-говорун естественно проиграл, и к власти пришёл Ариэль Шарон. Шарон был стар, но мудр не по годам, выступать перед публикой не любил, а если и выступал, то явных глупостей старался не говорить. В прогрессивных кругах это вселяло большие подозрения, но жизнь показала, что патологическая тяга к борьбе за мир поразила и его.
На этом безрадостном фоне и развернулась очередная компания по совершенствованию работы органов госбезопасности. В расположении частей и соединений были вывешены плакаты «Честь твоей части — часть твоей чести».
— Не умеют ещё у нас должным образом проводить воспитательную работу с личным составом, — по стариковски брюзжал по этому поводу Дан Зильберт. — Вот помню, пригласили меня как-то на встречу белорусских партизан. Встреча прошла в очень теплой, товарищеской атмосфере и закончилась традиционным взрывом моста и выступлением художественной самодеятельности.
Пятоев так же счёл необходимым высказаться по поводу моего экскурса в израильскую политику.
— Скажи мне, милейший князь Абрам, — спросил он, — почему медицинские братья, люди казалось бы гуманной профессии, в тот момент, когда они ощущают в себе нестерпимый писательский зуд, создают произведения политически заострённые, масштабные и полные сцен сражений и совокуплений. Фурманов, работавший во время первой мировой войны братом милосердия, описал боевой путь В. С. Чапаева, чем обессмертил этого ничем не примечательного комбрига. Его Белая женщина, которую звали Анька- пулемётчица…
— Мы же с тобой интеллигентные люди, говнюк, — не сдержался я, — Я требую должного душевного трепета, когда говоришь об исполинах пера!
— Да, — вмешался в беседу Борщевский, — В занятии литературой есть что-то безнравственное. Литературный зуд толкает человека доселе высоконравственного в объятия спонсора или на панель. В то время как посещение музы может возбудить неокрепшую психику до крайности, природа-мать зовет, не раскрывая рта. Причём зовёт властно.
— В повседневном обиходе властный зов природы мы можем особенно выпукло наблюдать на шейхе Мустафе, — как обычно поддержал мнение Борщевского Ян Кац, — Недавно замечательный мастер мусульманской фразы был вновь доставлен в отделение судебно-психиатрической экспертизы. На момент поступления Мустафа находился в состоянии любовного томления исключительной силы. В начале ночной смены он обратился ко мне с настоятельной просьбой предоставить ему какую-нибудь иллюстрацию эротической направленности. Пока я думал, чтобы ему предложить, медсестра Фортуна дала ему большую фотографию крокодила и заявила, что этот снимок самый сексуальный из всего, чем на сегодняшний день располагает отделение судебно-психиатрической экспертизы. Через полчаса героическая медсестра по- пластунски подползла к двери палаты Мустафы и жадно припала к замочной скважине, облизывая пересохшие от волнения губы. Сквозь замочную скважину она увидела шейха, который смотрел на стоящую перед ним фотографию крокодила и энергично онанировал.
— Глаза боятся, а руки делают, — с уважением произнесла медсестра из народа, с уважением глядя в замочную скважину. Неожиданно на стоящую в неудобной позе Фортуну налетел пациент похожий на Владимира Ильича Ленина, и они оба с грохотом упали на пол.
— Ну, Ленин, ну гад, — взорвалась медсестра Фортуна, я хоть и не Фани Каплан, но мало тебе не покажется! Ты чего среди ночи по коридору носишься? Совсем сдурел? Империализм с империокритицизмом перепутал? Национальная гордость великороссов уснуть не даёт?
— Смеялся я. На тебя смотрел и смеялся, — начал оправдываться похожий на Ленина психбольной, — Смех, конечно, лучшее лекарство, но не при поносе. Ну, я в сортир и побежал, не разбирая дороги.
— Тысячелетиями род людской использовал для нужд мастурбации свои мозолистые трудовые руки. Не понимаю, что здесь может быть смешного? — с металлом в голосе заявила героическая медсестра, с трудом поднимаясь с пола. Похожий на Ильича пациент галантно протянул ей руку.
— Онанизм онанизмом, но при этом мы, товарищи революционные медбратья, не должны забывать, что под платьем любой революционной женщины таится масса соблазнов, овладеть которыми наша задача. Мы не можем ждать милостей от классового врага, — бросил в массы лжеИльич, помогая Фортуне встать на революционные ноги.
— Положа руку на самое дорогое, что у меня есть… — кокетливо продолжила медсестра Фортуна, но её прервал доктор Лапша, который в эту тёмную безлунную ночь решил проверить работу вверенного ему отделения.
— Ваше поведение оскорбляет общественную мораль и тлетворно влияет на неокрепшую после успешного лечения психику, — заявил он, обращаясь почему-то к Пятоеву, который заглянул к своим бывшим коллегам на чашку чая.
— Действительно, — присоединился к беседе шейх Мустафа, который вышел помыть руки и, столкнувшись с большим скоплением людей у своей палаты, решил расставить точки над i, — Я сам поднял этот вопрос, я же на него и отвечу. Я не оратор какой-то. Я народный мусульманский трибун, и мне очень сложно облечь мои мудрые мысли в правильные слова. Иногда досадный вакуум в смысле принимаемых доктором Лапшой решений выстраивает мои слова в причудливые выражения. Но мои высказывания справляются с главным, — здесь шейх Мустафа энергично разрубил мозолистой немытой рукой воздух, — Эти высказывания доносят до кого надо информацию. А сопутствующие этому языковые погрешности объясняются свойственной мне эмоциональностью, рабоче-крестьянским происхождением из семьи кочевников и дискуссионным запалом искреннего человека.
— Сказал, как крайнюю плоть отрезал, — прокомментировал импровизированную речь шейха майор Пятоев, — Кстати, Мустафа, если об этом уже зашла речь, я давно хотел вас спросить, когда Варвара Исааковна одевает трусы, она придерживает груди рукой или наклоняется вперёд?
— Прекратите, майор, — не сдержался тактичный Кац, — За вопросы такого рода в приличном обществе крайнюю плоть пришивают обратно.
— Руки прочь от Вареньки, — взорвался ободренный поддержкой Каца шейх Мустафа, — Ваш вопрос я считаю провокационным, не отражающим реальное положение дел, и отвечать на него в настоящее время я не намерен.
— Уговорили, — сдался Пятоев, — Я остаюсь при своём мнении, но я с ним категорически не согласен.
— Ваша стремительно колеблющаяся генеральная линия, майор, — вставил реплику Кац, — не даёт
