Никколо сказал:
— Прекрасно известно, что Рафаэль посланник Папы. У всех художников имеются глаза, правда, юноша? А у Рафаэля они лучше, чем у многих других, как раз чтобы высмотреть, какие в городе настроения. И еще речь идет о жене некоего уважаемого горожанина, женщине, которая питает особый интерес к искусству. — Тут все заулыбались, и даже Макиавелли, кажется, развеселился. — Но здесь ее имя лучше не упоминать, слишком хорошо оно известно.
Паскуале, желавший знать, кто эта женщина, небрежно бросил:
— Петушок Салаи грозился назвать ее имя, если мастер Рафаэль выйдет из себя.
— Пустая угроза, — отмахнулся Аретино. — Любовные похождения твоего мастера Рафаэля освещают самые популярные издания христианского мира. Многие мужья, кажется, мечтают, чтобы им наставил рога молодой гений, хотя, боюсь, они путают член Рафаэля с его кистью и думают, будто их жены приобретут большую ценность от его движений, словно пигмент, который обращается в золото, когда мастер берется за кисть.
— Может, ему подписывать своих женщин, как он подписывает свои работы, — предложил один из молодых журналистов.
— Существует мнение, — сказал Макиавелли Паскуале, — что Великий Механик уже обо всем договорился с Папой, а Рафаэль должен всего лишь уладить формальности. Разумеется, это не в интересах Флоренции, ведь наша империя живет плодами гения Великого Механика. И еще существует проблема испанского флота, в данный момент вышедшего с Корсики на учения под командованием самого Кортеса.
— Кортеса-убийцы, — вставил один из журналистов.
— Кортеса с горелой задницей, — сказал Аретино. — «Греческий огонь» подпалил его корабли, когда он пытался покорить Новый Свет, и подпалит еще раз.
— У испанцев теперь железные мундиры, — заметил пожилой журналист, — и они не утратили тяги к золоту и неофитам. Пройдя по землям мавританского халифата, они принесут свою Священную Войну во все уголки Нового Света. Представьте, что произошло бы, будь на месте Америго Веспуччи, который договорился с Монтесумой, Кортес![13]
— А при чем здесь Салаи? — спросил Паскуале.
— Салаи чувствует исходящую от Рафаэля угрозу, в этом нет сомнений, — ответил Никколо, — отсюда и этот стремительный наскок, свидетелем которого ты стал. У Великого Механика страсть к милым мальчикам, в число которых Салаи давно не входит.
— Из милого мальчика он превратился в приятного мужчину, — заметил один из журналистов.
— Рафаэля тянет только к женщинам, — заявил Аретино. — А Великий Механик старик, который питается травой, словно крестьянин, и, возможно, уже потерял ко всему этому интерес, с тех пор как выстроил свою башню. Но Салаи думает членом, из-за него он не сегодня-завтра и погибнет. Если у него нет испанской заразы, тогда остальные и подавно ее не заслуживают.
— Говорят, у Великого Механика она есть, — сказал пожилой журналист. — Говорят, он спятил. Я слышал, он держит у себя птиц. Они летают там по всем комнатам.
Аретино сказал:
— Эта история кажется мне более правдоподобной, чем сплетня, будто он оживил труп. Точнее, сшитого из кусков нескольких трупов человека. Даже я не верю в эту байку, парни! А что до птиц, что ж, у каждого должно быть какое-то увлечение, правда? Не вижу вреда в птицах.
— Если только тебе не кажется, будто ты стал одной из них, — возразил пожилой журналист. — Поговаривают, он садится на спинку кровати и кричит, словно грач, и при этом машет руками.
Один из молодых журналистов прыснул и сказал:
— Я слышал от одной шлюхи: кое-кто из главных членов Совета Десяти по свободе и миру любит привести к себе с полудюжины девиц и расхаживать между ними голым, воткнув в зад перо и кукарекая петухом.
Макиавелли сказал с улыбкой:
— Если бы мы верили всему, что слышим, пожалуй, жители Флоренции уже двадцать раз должны были бы умереть от испанской заразы. Секс тут ни при чем, несмотря на его широкую популярность. Дело в связях. Салаи может оказаться той картой, которая уже очень скоро заставит всех открыть, что у них на руках. Я не верю, будто Рафаэль прибыл, чтобы соблазнить Великого Механика, здесь слишком многолюдно для соблазнения. Но если Рафаэль привез требования Папы к Синьории, тогда к моменту прибытия самого Папы должен быть готов ответ; стало быть, это секретное посольство, и правительству будет очень некстати, если оно обнаружится. Ведь их девиз: демократия рождается только в обсуждениях и открытых спорах. Вот почему эта стычка так важна, вот почему мы должны осветить ее как можно детальнее, особенно если никто из наших конкурентов вообще не обратил на нее внимания.
— Исключительность этого дела меня очень заинтересовала, — сказал Аретино. — Здесь секс переплетается с вопросами чести и высшими тайнами государства, и только мы об этом знаем. Это пахнет деньгами, ребята.
— И это значит, что мы печатаем, — заключил пожилой журналист, неловко поднимаясь с высокого трехногого стула. — Посмотрю, что можно выкинуть.
Аретино загасил сигару, внезапно приобретая деловой вид.
— Все, что угодно, если иначе нельзя. Джерино, растолкай этих парней, пусть разберут литеры. Нам необходимы две колонки в пятьдесят строк, и я хочу, чтобы они были как можно выше. Леон, напиши сотню слов о синьоре Салаи, ничего особенного, но достаточно красноречиво, чтобы польстить ему и заставить служить нашим целям. Он главный злодей в пьесе, но и простофиля тоже он. А что до вас, юный живописец, что вы знаете о гравюрах на меди?
Паскуале набрал в грудь побольше воздуха. Голову все еще туманили пары выпитого вина и выкуренной марихуаны, все казалось слегка мерцающим и расплывчатым. Он сказал настолько уверенно, насколько смог:
— Я занимался гравюрами.
— Отлично. Вон там стол. Якопо, перетащи его под лампу и прибавь газ. Этому молодому человеку требуется хорошее освещение для работы. Принесите ему… Что тебе нужно?
Паскуале еще разок вдохнул.
— Бумагу, разумеется, настолько гладкую, насколько возможно, копировальную бумагу и иглу, чтобы перевести рисунок. Хороший карандаш. Синьор Аретино, я обычно делал гравюры на дереве, разве это выйдет не дешевле? Падуб почти так же хорош, как и медь.
— У меня нет никакого падуба, и мне нравятся медные пластины, потому что с них можно сделать очень много отпечатков. Будут сотни оттисков этого листка. И пусть последняя копия будет такой же четкой, как и первая. За какое время ты справишься?
— Ну, часов трех-четырех будет достаточно.
— У тебя есть час, — сказал Аретино, хлопнул Паскуале по спине и оставил его.
Самый младший из журналистов помог Паскуале перетащить стол под шипящую газовую лампу, показал ему, как поворачивать кран, чтобы регулировать частоту, с которой вода капала на белые камни в резервуаре: чем больше вытекало воды, тем громче становилось шипение, и желтое пламя расцветало, ярко освещая белый лист бумаги и заставляя тени плясать по всей комнате.
Паскуале закурил сигарету и мысленно представил всю сцену, руками вымеряя пространство на бумаге. Пространство, учил его Россо, самое главное в композиции. Взаимоотношения фигур, заключенных в пространство, должны возникать, притягивая глаз в нужной последовательности, иначе все превратится в хаос. Салаи слева, на переднем плане Рафаэль, голова слегка повернута в сторону от зрителя, они составят центральную часть композиции. Спутники Рафаэля, собравшиеся полукругом, за ними местные художники, вполовину меньше, потому что они не так важны. В деталях прорисовать только Рафаэля и Салаи, одинаковые позы и выражение смущения и страха у всех остальных. Чтобы изобразить стыд, нарисовать их закрывающими глаза руками, а страх — вцепившимися друг в друга дрожащими пальцами.
Когда Паскуале сделал набросок двух главных фигур, он проработал фигуры свидетелей на заднем плане; самым заметным среди них был Джулио Романо, удерживающий Салаи, а ассистент, который так неуверенно угрожал Салаи, теперь превратился в верного и отважного слугу, готового отдать за учителя
