виду презервативы?
– Да, да, – залепетала Наташа. – Конечно. Извини. Перезвоню. Пока.
Она села в машину, включила радио на полную громкость и помчалась домой.
НАПАДЕНИЕ
Наташа парковала машину на платной стоянке. До дома надо было идти минут десять – это если по улице. А если срезать, дворами, то пять.
Настроение было поганое. Хотелось поскорее домой, еще выпить чуть-чуть, потом – в душ, потом еще выпить – и в койку.
Она повернула во двор и сразу услышала за спиной шаги. Убыстрила шаг – за спиной тоже заторопились. Остановилась. За спиной все стихло.
Оглянулась.
За ней шли два мужика. В масках.
Она бросилась бежать.
Догнали ее быстро. Практически сразу.
Почувствовав сзади дыхание, она развернулась, попытавшись ударить нападавшего сумкой по голове.
Ничего не вышло – сумку перехватили, вырвали.
Наташа подумала: «Слава богу, это просто грабители!»
Но сумка была отброшена в сторону.
Тот, кто напал, заломил ей руки за спину, прижал к себе, ногами удерживая ее ноги. Это был огромный, толстый человек. Он держал ее так крепко, что она вообще пошевелиться не могла, только мотала головой.
Второй подошел спокойно – Наташе казалось, что она видит, как он улыбается под маской, – и начал медленно, нагло расстегивать пуговицы на ее блузке. Она попробовала укусить его за руку и тут же получила весьма ощутимую пощечину.
Ей было так страшно, как не бывало еще никогда в жизни. И уже подступала та самая апатия страха, когда на все становится наплевать и ты только подчиняешься этой апатии, плывешь по ней, не в силах сопротивляться.
«Но я ведь – оружие, – вдруг вспомнила Наташа. – Я ведь – оружие».
Она улыбнулась и сказала, как могла нежно:
– Ой, ребятки… Что ж вы сами-то не попросили, а? А я тоже, дура, растерялась, убегала зачем-то, дуреха… У меня ж мужика, почитай, годика два не было, а тут вы… – Наташа повернула голову к толстяку. – Да не держи ты меня, не убегу я… Только вы вместе, ладно? Ну, или по очереди? Хорошо? А то когда еще придется… Хочется насытиться, понимаете?
В стане нападающих радости не ощущалось. Ощущалась растерянность.
Толстый даже ослабил свои железные тиски.
Наташе удалось освободить руку.
Наташа, как могла нежно, погладила толстого по животу, потом рука скользнула ниже, Наташа нашарила молнию, потянула вниз…
«Блин, что творится?» – успела подумать она.
И тут возник Семен Львович. Возник, как всегда, из ниоткуда. Он бежал через двор, громко крича и держа трость наперерез, словно саблю. Семен Львович, видимо, использовал тактику психической атаки.
Нападавшие замерли, пытаясь осмыслить происходящее: пожилой, весьма тщедушного вида человек в очках и шляпе мчался на них, громко и невнятно крича и угрожая тростью.
Нападавшие думали медленней, чем бежал Семен Львович.
Добежав, он сначала ударил одного тростью по голове, а с другого зачем-то сорвал маску.
Под маской оказался охранник Артура.
Второй тоже снял маску, отпустил Наташу и буркнул:
– Молодец, баба, не испугалась. – Потом он поднял одной рукой Семена Львовича за лацкан белого пиджака: – Повезло тебе, мужик, что у нас указание – никого, кроме этой бабы, не трогать… – Поставил Семена Львовича на землю и сказал, обращаясь к Наташе: – Извинись перед Артуром. Извинись, а то жизни у тебя не будет. Изведем, сука!
Оба направились к ожидавшей их машине.
– Куда же вы, мальчики? – Наташа застегивала блузку. – А повеселиться? Вы же обещали…
Охранники ничего не ответили, сели в машину и умчались.
– Вы что, их знаете? – спросил Семен Львович, разыскивая в кустах Наташину сумку.
– Да так… – Наташа улыбнулась. – А вы откуда взялись, Семен Львович?
– Я же вам говорил, Наташенька, уже не раз: я всегда появляюсь, когда бываю нужен.
– Ну, тогда проводите меня до дома, кавалер. И пойдемте выпьем, если не возражаете. Мне это очень нужно.
На дне рождения, Наташа еще как-то держалась: редакция, народ, то да се, да и Цветков опять же. А домой пришла, выпила-то две рюмочки – и, пожалуйста, развезло.
Конечно, трезвого ума на то, чтобы не признаться Семену Львовичу в своем диагнозе, хватило. Но больше ума не хватило ни на что.
Наташа пьяно и невнятно плакалась на свою жизнь. Семен Львович слушал, попивая чай – от более крепких напитков отказался категорически.
Слушал молча. Смотрел по-доброму. Не утешал, не спорил. Разговор напоминал общение с доброжелательным магнитофоном: ты говоришь, он благосклонно записывает.
После четвертой рюмки у Наташи все слова закончились.
Они молчали.
Наташе ужасно хотелось Семена Львовича о чем-нибудь спросить, но у нее никак не получалось сформулировать вопрос.
Наконец она выдавила:
– Ну, и что вы об этом думаете?
– Проще всего было бы сказать вам, Наталья Александровна, что вам в жизни не хватает настоящей любви…
– Ой, не хватает, – согласилась Наташа.
– Но дело не в этом, – отрезал Семен Львович. – Хотя, конечно, когда у человека – любовь, все проблемы ему кажутся незначимыми. И все-таки дело не в этом. Я не очень хорошо понимаю, что с вами происходит, более того, мне кажется, что вы утаиваете от меня что-то самое главное, тревожащее вас более всего остального…
– Ой, утаиваю, – снова согласилась Наташа. – Но тут пытайте – не скажу.
Семен Львович не обратил на эти слова никакого внимания:
– Только кажется мне, что вам более всего не хватает в жизни, знаете чего? Ясности.
– Как? – не поняла Наташа.
– Ясности, – повторил Семен Львович. – Замечали? Человеку в лесу страшно, а в чистом поле – нет. Отчего такое происходит? От того, что человек себя на ясном просторе лучше чувствует. Мне кажется, вы заблудились, Наташа, в каком-то ужасно противном лесу и вам надо выходить на простор.
– Как выходить? Куда?
– Решительно. Как из лесу выходят? По тропинке. Нет тропинки? Хорошо. Ветки поломать, сквозь чащу продраться… Не получается? Не беда. Значит, надо найти кого-то более сильного, кто знает, как выйти. Или, например…
– Погодите, погодите! – перебила Наташа. – Вы так красиво рассказываете. Погодите. А вот если такая чаща, такая глубокая задница, что и выхода нет? Ну, нет выхода вообще! Тогда что прикажите делать? Двигаться по пищеводу?
– Пока человек живет, выход есть всегда. Жизнь – это и есть выход. Даже смертельно больной человек… – тут Семен Львович сделал паузу и посмотрел на Наташу выразительно (или показалось?), – должен придумать себе жизнь – и жить. Если Бог оставляет человека на Земле, то он это делает с какой-то
