результат его воспитания.
Вика очень гордилась отцом и очень тяготилась одиночеством. Но была самолюбива, больше всего боялась, что кто–нибудь вздумает ее жалеть, и поэтому внезапный визит девочек был ей неприятен.
— Извини, мы по важному делу, — сказала Искра.
— Какое зеркало! — ахнула Зина: зеркала были ее слабостью.
— Старинное, — не удержалась Вика. — Папе подарил знакомый академик.
Она хотела провести девочек к себе, но на голоса вышел папа — Леонид Сергеевич Люберецкий.
— Здравствуйте, девочки. Ну, наконец–то и у моей Вики появились подружки, а то все с книжками да с книжками. Очень рад, очень! Проходите в столовую, я сейчас подам чай.
— Чай может подать Поля, — с легким неудовольствием сказала Вика.
— Может, но я лучше, — улыбнулся отец и ушел на кухню. За чаем Леонид Сергеевич ухаживал за девочками, угощал пирожными и конфетами в нарядных коробках. Искру и Зину смущали пирожные: они привыкли есть их только по великим праздникам. Но отец Вики при этом шутил, улыбался, и ощущение чужого праздника, на котором они оказались незваными гостями, постепенно оставило девочек. Зиночка вскоре завертелась, с любопытством разглядывая хрусталь за стеклами дубового буфета, а Искра неожиданно разговорилась и тут же поведала о беседе с учительницей.
— Девочки, это все несерьезно. — Отец Вики тем не менее почему–то погрустнел и тяжело вздохнул, — Никто Сергея Есенина не запрещал, и в стихах его нет никакого криминала. Надеюсь, что ваша учительница и сама все понимает, а разговор этот, что называется, под горячую руку. Если хотите, я позвоню ей.
— Нет, — сказала Искра. — Извините, Леонид Сергеевич, но в своих делах мы должны разбираться сами. Надо вырабатывать характер.
— Молодец. Должен признаться, я давно хотел с вами познакомиться, Искра. Я много наслышан о вас.
— Папа!
— А разве это тайна? Извини. — Он снова обратился к Искре: — Оказалось, что я знаком с вашей мамой. Как–то случайно повстречались в горкоме и выяснили, что виделись еще в гражданскую, воевали в одной дивизии. Удивительно отважная была дама. Прямо Жанна д'Арк.
— Комиссар, — тихо, но твердо поправила Искра. Она ничего не имела против Жанны д'Арк, но комиссар был все же лучше.
— Комиссар, — согласился Люберецкий. — А что касается поэзии в частности и искусства вообще, то мне больше по душе то, где знаки вопросительные превалируют над знаками восклицательными. Восклицательный знак есть перст указующий, а вопросительный — крючок, вытаскивающий ответы из вашей головы. Искусство должно будить мысли, а не убаюкивать их.
— Не–ет, — недоверчиво протянула Зиночка. — Искусство должно будить чувства.
— Зинаида! — сквозь зубы процедила Искра.
— Зиночка абсолютно права, — сказал Леонид Сергеевич. — Искусство должно идти к мысли через чувства. Оно должно тревожить человека, заставлять болеть чужими горестями, любить и ненавидеть. А растревоженный человек пытлив и любознателен: состояние покоя и довольства собой порождает леность души. Вот почему мне так дороги Есенин и Блок, если брать поэтов современных.
— А Маяковский? — тихо спросила Искра. — Маяковский есть и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи.
— В огромнейшем таланте Маяковского никто не сомневается, — улыбнулся Леонид Сергеевич.
— Папа был знаком с Владимиром Владимировичем, — пояснила Вика.
— Знаком? — Зина живо развернулась на стуле. — Не может быть!
— Почему же? — сказал отец. — Я хорошо знал его, когда учился в Москве. Признаться, мы с ним отчаянно спорили, и не только о поэзии. То было время споров, девочки. Мы не довольствовались абсолютными истинами, мы искали и спорили. Спорили ночи напролет, до одури.
— А разве можно спорить с… — Искра хотела сказать «с гением», но удержалась.
— Спорить не только можно, но и необходимо. Истина не должна превращаться в догму, она обязана все время испытываться на прочность и целесообразность. Этому учил Ленин, девочки. И очень сердился, когда узнавал, что кто–то стремится перелить живую истину в чугунный абсолют.
В дверь заглянула пожилая домработрица:
— Машина пришла, Леонид Сергеевич.
— Спасибо, Поля. — Леонид Сергеевич встал, задвинул на место стул. — Всего доброго, девочки. Пейте чай, болтайте, слушайте музыку, читайте хорошие стихи. И, пожалуйста, не забывайте о нас с Викой.
— Ты надолго, папа?
— Раньше трех с совещаний не отпускают, — улыбнулся отец и вышел.
Искра долго вспоминала и случайную встречу, и возникший вдруг разговор. Но тогда, слушая немолодого (как ей казалось) человека с молодыми глазами, она со многим не соглашалась, многое пыталась оспорить, над многим намеревалась поразмыслить, потому что была человеком основательным, любившим докапываться до корней. И шла домой, раскладывая по полочкам услышанное, а Зиночка щебетала рядом:
— Я же говорила, что Вика золотая девчонка, ведь говорила же, говорила! Господи, восемь лет из–за тебя потеряли. Какая посуда! Нет, ты видела, какая посуда? Как в музее! Наверное, из такой посуды Потемкин пил.
— Истина, — вдруг неторопливо, точно вслушиваясь, произнесла Искра. — Зачем же с ней спорить, если она — истина?
— «В образе Печорина Лермонтов отразил типичные черты лишнего человека…» — Зина очень похоже передразнила Валентину Андроновну и рассмеялась. — Попробуй, поспорь с этой истиной, а Валендра тебе «оч. плохо» вкатит.
— Может, это не истина? — продолжала размышлять Искра. — Кто объявляет, что истина — это и есть истина? Ну, кто? Кто?
— Старшие, — сказала Зиночка. — А старшим — их начальники… А мне налево, и дай я тебя поцелую.
Искра молча подставила щеку, дернула подружку за светло–русую прядку, и они расстались. Зина бежала, нарочно цокая каблучками, а Искра шла хоть и быстро, но степенно и тихо, старательно продолжала думать.
Мама была дома и, как обычно, с папиросой: после той страшной ночи, когда за нею случайно подсмотрела Искра, мама стала курить. Много курить, разбрасывая по всей комнате пустые и начатые пачки «Дели».
— Где ты была?
— У Люберецких.
Мама чуть приподняла брови, но промолчала. Искра прошла в свой угол, за шкаф, где стояли маленький столик и этажерка с ее книгами. Пыталась заниматься, что–то решала, переписывала, но разговор не выходил из головы.
— Мама, что такое истина?
Мать отложила книгу, которую читала внимательно, с выписками и закладками, сунула папиросу в пепельницу, подумала, достала ее оттуда и прикурила снова.
— По–моему, ты небрежно сформулировала вопрос. Уточни, пожалуйста.
— Тогда скажи: существуют ли бесспорные истины. Истины, которые не требуют доказательства.
— Конечно. Если бы не было таких истин, человек остался бы зверем. А ему нужно знать, во имя чего он живет.
— Значит, человек живет во имя истины?
— Мы–да. Мы, советский народ, открыли непреложную истину, которой учит нас партия. За нее пролито столько крови и принято столько мук, что спорить с нею, а тем более сомневаться — значит
