— Что вы сказали Артему, Валентина Андроновна? Что вы сказали ему?
— Это тебя не касается. Марш в кабинет.
— Он же чернее земли, — с упреком проговорила Искра. — Я спросила, а он выругался. Он так страшно выругался…
— Он еще и ругается! — с торжеством объявила учительница, входя в кабинет. — Вот плоды вашей надклассовой демократии!
Она имела в виду директорские беседы, спевки в спортзале, зеркала в девичьих уборных и вообще весь этот слюнтяйский либерализм, который следовало выжигать каленым железом. Директор так и понял ее и опять промолчал, понурив голову.
— Где вы были вчера?
— У Вики Люберецкой.
— Ты подговорила ребят пойти туда? Или Шефер?
— Предложила я, но ребята пошли сами.
— Зачем? Зачем ты это предложила?
— Чтобы не оставлять человека в беде.
— Она называет это бедой! — всплеснула руками Валентина Андроновна. — Вы слышите, Николай Григорьевич?
Потом Искра определила взгляд Николая Григорьевича, но потом, дома. Тогда она только почувствовала, но не нашла определения. А взгляд был устало–покорным, и сам директор походил на смятую бумагу.
— Значит, организовала субботник? Как благородно! А может быть, ты считаешь, что Люберецкий не преступник, а невинная жертва? Почему ты молчишь?
— Я все знаю, — тихо сказала Искра.
А сама думала, что совсем недавно Валентина Андроновна называла Люберецкого гордостью их города. Думала, уже не задавая себе вопроса: как же так? Думала, просто отмечая жизненные несообразности. Просто набирая факты.
— Мы не будем делать выводов, учитывая твое безупречное поведение в прошлом. Но учти, Полякова. Завтра же проведешь экстренное комсомольское собрание.
— А повестка? — уже холодея, спросила Искра. Она все время ловила взгляд Николая Григорьевича. Но он прятал глаза.
— Необходимо решить комсомольскую судьбу Люберецкой. И вообще я считаю, что дочери врага народа не место в Ленинском комсомоле.
— Но за что? — еле слышно выговорила Искра. Ей вдруг стало плохо, как никогда еще не было, но она удержалась на ногах. — За что же? Вика же не виновата, что ее отец…
— Да, конечно, — зашевелился директор. — Конечно.
— Я не буду проводить этого собрания, — мертвея от ужаса, произнесла Искра.
Тупая, тянущая боль возникла где–то в самом низу живота. От этой боли леденели руки, хотелось скорчиться, прижать коленки к груди и не шевелиться. Лоб покрылся холодным потом. Искра закусила губу, чтобы не выбежать или не упасть.
— Что ты сказала?
— Я не буду проводить собрания…
— Что–о?..
Кажется, Валентина Андроновна начала подниматься, расти. Кажется, потому что у Искры все поплыло перед глазами, она уже ничего не видела — была только эта боль. Боль, рвущая тело изнутри.
— Да ей же плохо! — крикнул Николай Григорьевич, вскакивая.
Он успел подхватить Искру, а то бы она грохнулась. Она цеплялась за него, улыбаясь из последних сил.
— Ничего. Извините. Ничего.
— Сестру! — рявкнул директор. — Что вы сидите как клуша?
Очнулась Искра в медпункте на жесткой кушетке. Повела глазами, испуганно глянула вниз: платье взбито, воротник расстегнут.
— Да одна я тут, одна, не бойся, — добродушно сказала толстая пожилая сестра. — Ну, очнулась, красавица? И хорошо. Выпей–ка.
— Что со мной было? — Искра послушно выпила капли.
— Ничего страшного, у девочек это бывает. Ну, чего краснеешь? Дело естественное, растешь, а тут еще, видать, понервничала. Ты берегись, большая уже, понимать должна.
— Да, да, спасибо. А как я… Я сама к вам пришла?
— Директор принес, Николай Григорьевич. Прямо как доченьку, только что не целовал.
— Ужасно, — прошептала Искра.
— Ну, ты в порядке? Тогда Николая Григорьевича кликну, он в коридорчике дожидается.
Она выглянула за дверь, и тотчас же вошел директор. Искра хотела встать, но он сам сел рядом на скользкую клеенчатую кушетку.
— Как дела, хороший человек?
— А откуда вы знаете, что хороший? — спросила Искра, улыбаясь.
— Ох, и трудно же догадаться было! До дома дойдешь, или, может, машину где выпросить?
— Дойдет! — махнула рукой сестра.
— Дойду, — подтвердила Искра.
— Да и провожатых у тебя достаточно. А собрание будет через неделю, так что не волнуйся пока. Я сам в райком звонил.
— А Вика?
— А с Люберецкой пока ничего хорошего не обещаю. — Директор нахмурился и встал, привычно оправляя гимнастерку под ремнем. — Я поговорю, сделаю что смогу, но ничего не обещаю. Сама понимаешь.
— Понимаю, — вздохнула Искра. — Ничего я не понимаю. В коридоре ждали Зиночка, Вика, Лена, Пашка, Жорка и Валька Александров.
— А где Артем?
— Ушел, — сказал Жорка. — Вернулся, взял сумку и потопал прямо с урока.
— Хоть о Шефере–то не беспокойся, — поморщился директор. — Ну в другой школе будет учиться, не пропадет. Если бы просто драка, а…
— А драка, Николай Григорьевич, была справедливой, — сказал Валька Александров. — Я в тот день болел и могу беспристрастно обрисовать.
— Артем дрался из–за меня, — вдруг призналась Зина. — Потому что я ходила с Юркой в кино.
— Из–за тебя? — почему–то очень радостно удивился директор. — Точно из–за тебя?
— А что, из–за меня и подраться нельзя?
— Можно, — сказал Николай Григорьевич. — Можно и нужно. Только чтоб Артему твоему полегче было, напиши–ка ты мне, Коваленко, докладную.
— Что? — испугалась Зиночка.
— Ну, записку. Изложи, как было дело, вскрой причины. Полякова тебе поможет. И завтра, не позже.
— А зачем?
— Ну надо же, надо! — почти пропел директор. — Гора с плеч свалится, если будет такая записка, понятно?
Искру провожали до самого подъезда. Вначале она и слышать об этом не хотела, но на сей раз ее не послушались, и это было очень приятно. Возле дома постояли, погалдели, посмеялись и стали расходиться. Только Вика не торопилась.
— Идем, Вика! — крикнула Лена. — Нам по пути, и у нас есть Пашка.
— Я догоню. — И, когда все отошли, сказала: — Спасибо тебе, Искра. Папа не зря говорил, что ты самая лучшая.
Воспоминания о папе Вики были для Искры неприятны: ей уже казалось, что теперь–то она знает,
