случай и засчитывается в упрек, и задний ум подвергся насмешке, когда, по усвоенной привычке, в виду неудачи и осязательных потерь, остается хозяину его развести руками, преклонить голову и всю пятерню запустить в волоса и почесать ею затылок. Сюда именно и поместило воображение наблюдателей этот задний ум, и за дурную привычку, осваиваемую с детства, нарекли ему такое характерное и остроумное имя.
В. И. Даль на эту же тему записал следующий народный анекдот: «Голодный татарин лег спать и видел во сне кисель с сытой. Проснувшись тотчас, он ощупался кругом — ложки нет. Почесав бритый затылок, он встал потихоньку, нащупал впотьмах ложку в посланце, положил ее за пазуху и лег опять спать — да уже киселя не видел. «Беда нашему брату, — сказал он на другой день, — кисель есть, так ложки нег; ложка есть, так киселя нет». К этому случаю и говорится пословица: «Кабы у цыгана тот ум напереди, что у мужика назади — то-то б богато жил». Прожитым опытом, как оставленным богатым наследством, действительно, обеспечен русский человек. Хотя он и утешается, и оправдывается тем, что «заднее (т. е. прошлое) — божье», но говорят сторонние люди, более наблюдательные и знающие: «бей русского — часы сделаете»: пора отставать от старых замашек замыкаться в правилах изжившей свой век прадедовской науки и браться за ум. «Мужик хоть и сер, да ум его не черт съел». Он только медленно работает, потому что мало упражнялся в отвлечениях, а под лежачий камень вода не течет. На что мы мастера и большие искусники, это — ругаться и драться.
РУГАТЬСЯ И ДРАТЬСЯ
Не в исключительный упрек нашим газетам и загульным вечеринкам, в полную откровенность следует признавать эту дурную привычку за наше родовое и племенное свойство. Привычка эта доведена до сквернословия, в искоренении которого безсильны всякие меры, включительно до попыток современного благотворительного общества распространения духовно-нравственных книг и брошюр. Сотнями тысяч разносится, раздается даром, расклеивается и десятками тысяч покупается за семитку печатное на листе и за трешник в виде брошюры не говоренное Златоустом поучение, а русский человек, тем не менее, что раз выговорил, на том и уперся. Он говорит: не выругавшись, — и дела не сделаешь; не обругавшись, и замка в клети не отопрешь. В первом случае не жаль бранных слов для других, во втором — нет пощады и самому себе. В обоих же, как и во всех прочих, на брань слово очень легко, дешево покупается! В виду опасностей, при горячке в спешных работах, лучше затыкать уши тем, у кого они нежно устроены. Иноземный моряк в бедовое время плавания становится смиренным, молчаливым и сумрачным, как те самые темные тучи, которые знаменуют опасность, — в нашем старинном флоте на то же время нарождались такие в ругательствах искусники, что следует зачесть им это мастерство в богатырство. Везде чуется накипевшее на сердце недовольство, которое обуздано как будто лишь одними случайными обстоятельствами, но выжидает однако повода и пользуется им для срывания с сердца. Затем опять терпение в молчании, мотанье на ус, видимое равнодушие и обманчивое безучастие к совершающимся событиям, то меланхолическое «себе на уме», которое также обращают в упрек и осуждение. Его все-таки побаиваются очень серьезно и основательно и уважают в то же время, зная, что это исторический продукт и законный способ действий. «Себе на уме» учится у решительных и умелых, выслушивает опытных и откровенных, выжидает своего времени, держит ухо востро, и, выходя на дело, редко уже ошибается. В значении самозащиты и образа действий в жизни, это — одна из самых характерных черт русского народного характера.
В старину (как свидетельствуют о том народные былины) соберутся, бывало, могучие богатыри к ласковому князю за почетный стол. Рассказывают о своих удалых подвигах, высчитывают, сколько побили злых поганых татар, сколько душ христианских из полону вывели, испивают чары зелена-вина, истово ведут речи по ученому, чинно чествуюг гостеприимство, величают хлебосольство, пируют — прохлажаются. И сидеть бы так до полуночи, и до бела света. Да один через край выхвастался, не по-русски и не богатырским обычаем повыступил, — как стерпеть:
У нас, на Руси, прежде всякого дела не хвастают,
Когда дело сделают, тогда и хвастают.
Хвастуны — не в наших нравах среди смиренного житья и «молчаливых подвигов. Таково у нас вековечное правило: собой не хвастай, дай наперед похвалить себя людям. Разрешается хвастать только при сватаньях, а смиренье — всегда душе спасенье, Богу угожденье, уму просвещенье. Этою добродетелью русский человек многое выслужил и еще больше того получил, на свой пай, в наследие и про обиход.
Не спускали богатыри вины виноватому, попрекали его насмешками, наказывали ругательствам, не смотрели на то, что княгиня Апраксеевна сама на пиру сидит. При этом не разбирали и старых заслуг, и великих богатырских подвигов.
На что были славны богатыри Алеша Попович и Чурила Пленкович, а ни тому, ни другому, ни третьему не было ни прощенья, ни снисхожденья.
Говорили Алеше Поповичу:
Даже Настасья Романовна не утерпела, при женской скромности и смирении, чтобы не выбранить и братца родимого, почтенного старца Никиту Романовича:
— Ай же ты, старая собака, седатый пес!
И даже богатырскому коню — безответному существу — нет прощения. Едет Добрыня на подвиги, а конь спотыкается не у места и не вовремя. До-брыня ругается:
— Ах ты, волчья снедь! Ты, медвежья шерсть!
Чужих, пришлых хвастунов старые богатыри не только обрывали и обрушивали, но и жестоко наказывали. Попробовал было татарский богатырь на пиру поневежничать: есть по-звериному, пить по- лошадиному и притом еще похваляться и хвастаться, что у него косая сажень в плечах.[34] На него за то напустили не какого-нибудь храброго богатыря, а мужичонку плохонького, ростом маленького, горбатенького, худенького, хромоногонького, в полное посмеяние и надругательство. Однако, тот татарина из тела вышиб, по двору нагим пустил. Бились они и боролись всякий своим способом (какая же ругань без драки?). А русская борьба отличается:
Русская борьба — на два манера, по условию и по обычаям: в обхват руками крест на крест, — левой рукой через плечо, правой под мышки или под силки, а затем, как усноровятся: либо подламывают под себя, либо швыряют на сторону и кладут на бок и на спину через ногу. По другому приему, с носка, вприхватку, берут друг друга одной рукой за ворот, а другой не хватать. Лежачего не бьют, — лежачий в драку не ходит; мазку (у кого кровь показалась) также не бьют; рукавички долой с рук. В сцеплянке, т. е. в одиночной схватке, бой бывает самый жестокий, потому что ведется в рассыпную, а не стена на стену, где не выходили из рядов. В единоборстве иногда просто пытают силу: «тянутся», садясь на земь и упершись подошвами ног,
