потрясли ее другие:
— Посей ты, дедушко, первую горсточку на твое стариковское счастье, на наше бездолье. Посей, ради самого истинного Бога!
Вышел пахарь сеять, сделавши все, что велел обычай: благовещенскую просфорку в сусек клал, где хранится старый хлеб, чтобы нового больше прибыло; бабы на этот день не вздували нового огня: кто сдержал старый, к тому просить ходили, а другие и в потемках просидели на полную очистку совести. Напротив, в великий четверток, когда ходили на стояние слушать двенадцать евангелий, после последнего не гасили свечей, а несли огонь на них бережно в кулаке до избы: и ветер свечи не погасил. И вот мелькнула в сердце пахаря надежда. Припомнился выпавший густыми хлопьями снег на Крещение, день простоял теплый, значит, хлеб будет темный (то есть густой). И еще легче стало на сердце. Припомнилось и то, что молились бабы морозу в великий четверг, чтобы не бил он овса. Припомнился прохожий солдат: заходил погреться в избу, сказывал, что, когда живал в Польше, видывал там, как в первый день Рождества садятся старики на полатный столб в черных рубахах и едят колбасу, и говорил, что это помогает хлебному урожаю. Хотелось было попробовать сделать так, как указывал солдат, да колбасы взять негде. И опять сомнение на сердце, и опять мелькает надежда: взойдут хлеба — пошлю бабу поваляться по жниве, пусть- де отдаст ей силу на пест, на молотило, на кривое веретено.
Опять же и семена взял хорошие — околоть. Как снял с поля хлеб, так и околотил снопы о колоду; летело самое крупное зерно, худые на овине досыхали, да этих совсем не примешивал.
Снова сеятелю припоминается о том, как он на досуге пробовал отобранные семена, клал их в воду: по верху не плавали, а опускались на дно — значит, были хороши. Семена все свежие, годовалые, нет ни одного лежалого: с сорными травами они сумеют сладить — сильны. Примешивал к своим, грешным делом, горсточки три краденых у соседа: взял их мимоходом, когда раз заходили с ним в холодную светелку. И свои семена держал в сухом и холодном месте: не промокали они, не сырели, а стало быть, и не прорастали. Пробовал семена и на руку, на вес прикидывал: тяжелые были. И бабы то же сказывали. Учили отобрать сотню зерен (да не успел попробовать), учили отобранные эти зерна положить между мокрыми тряпками и держать в теплой избе: если-де не дадут ростков только пяток зерен — значит, хороши, если не выйдет два десятка зерен — отдавай семена бабе на солод, а сам иди покупать новых, чужие семена одобряют, велят менять и на свои долго не надеяться. Привозные семена лучше: свои деревенские вырождаются (то есть перерождаются). Все сделал, все выполнил, как указано. Вот и на пашню вышел к вечеру, чтобы пала роса, и утром на самой заре заборонил семя, пока не успело обсохнуть. Сообразил и то, что месяц не в новолунии и посев ранний, чтобы озимь до морозов успела подрасти и к холоду привыкнуть. Можно бы посмелее ходить, побойчее семена по пашне раскидывать; все соблюл, что заповедано.
И опять защемило сердце, как только промелькнули в уме голые плечи ребяток: и рубашонки сползли, и на осень обуточек нет, и на зиму шапку им захожий человек подарил. Не лучше ли от такого сраму в эту же матушку сыру землю вместе с зернушком лечь да и заныть в ней? Хорошо еще, если с соседями та же беда случится, и на них выпадет горе такое же, и они пойдут по богатым да по счастливым, и они станут просить подаяния: на людях и стыд легче. Одному — беда!
Ходит по полю сеятель босым. На груди висит на веревочках лукошко с отборными зернами. Берет он оттуда горсть за горстью и с тайной неслышной молитвой бросает семена по продольным бороздкам, которые провела соха. То обеими руками, то одной рукой присноравливается он швырнуть семена так, чтобы разбрасывались они равномерно. Сеет молча, словно совершает священное таинство: песня и на ум нейдет, а ходят в голове невеселые мысли. Устанет рука на маху, бросает семена на бок лукошка, чтобы, отскакивая от него, ровнее рассыпались по пашне.
Посеял наш пахарь озимь. Веселые ребятки проехались по полю опять с бороной: зарыли посев в землю, опять повиляла борона боками своими по полю, иногда такая простая, что скорее можно метлой назвать. Борону бросили тут же: не жалко, инструмент дешевый, деревянные зубья не покупные, старые иступились — новые на будущий год чесать и пушить землю станут честнее и легче. Вот зернышко полежало в земле, вспрыснуло поле осенним дождем, зерно почуяло влагу, которую любит, — сказалось под землей и дало наверх зеленый росток, зеленую травку. Когда все кругом начинает вымирать, желтеют и краснеют листья и трава, — озимь отливает яркой зеленью, как веселая весенняя трава, но недолго. Осенний холод и ее не помилует, скоро травка озимой ржи поблекнет, замерзнет и обвалится. Когда долго стоят светлые дни, и озими продолжают расти, то, чтоб они не вышли в дудку, на них напускают скот, чтобы он стравил всю траву и спас в зерне силу. Это зовется толокой, потравой. Это, впрочем, к лучшему: не теряя теперь своей силы наверху, зерно под землею будет выпускать ростки вниз, будет корениться (делать корни) и куститься в мягкой и сочной земле, пока не ударит зима со снегом. Запушит землю первоснежьем, забросает ее потом снегом; зерну хорошо, зерно засыпает в тепле. Снег для зерна — теплая шуба, а мокрый снег для него благодать, для хозяев — счастье. Сверху снегов в воздухе трещит мороз и хватает за уши, под снегом тепло. Да и на зерне своя шуба, то есть шелуха — угрева твердая и надежная. Рожь за то, что лежит всю зиму в земле, называется озимою в отличие от яри, ярицы, ярового, то есть овса, ячменя и пшеницы, то есть однолетних, которые сеются весною и снимаются осенью. Впрочем, озимою бывает в некоторых местах пшеница, как бывает и яровая рожь.
Много разных неожиданных бед валится на хлеб, и все тем нехороши, что нападают врасплох и ничем их отстранить невозможно. От этих невзгод всегдашний страх и опасение. А так как у страха глаза велики, то и пересказать невозможно, чего не придумывают православные пахари, чтобы отвратить беду неурожая и бесхлебья! Хлебом мужички добывают деньги, чтобы платить государевы и общественные подати, на хлеб выменивают все, что нужно, и, между прочим, деньги. Заготовляя потребное собственными средствами дома) крестьяне имеют неизбежную нужду в деньгах на соль, деготь и ков (то есть на железо для подков, колес и т. п.).
В страхе беды от неурожаев наши крестьяне на зимнюю пору то прибегают к молитвам, то гадают по приметам и совершают обряды, перешедшие, по преданию, от предков из далеких языческих времен. На Параскеву-Пятницу (14 октября) гадают по звездам: яркие (думают они) — предвещают урожай и погоду; на Филипповку (14 ноября) по инею судят о непременном урожае овса; на зимнего Николу (6 декабря) также желают инея, как доброго предсказателя. Если космата изморозь на деревьях в день Рождества Христова — хорош будет цвет на хлебах, а если выпадет день ясный — урожай на хлеб; если черны тропинки — урожай на гречу; небо звездисто — урожай на горох. Вывозят навоз в Родительскую субботу, веруя, что в таком случае уродится всякий хлеб. На Богоявленье ждут снега хлопьями к урожаю, ясного дня к неурожаю. В Вятской губернии, напротив, ждут к урожаю синих облаков на южной стороне неба. На Сретенье капель — урожай на пшеницу. На Благовещенье дождь — родится рожь. На Егорья (23 апреля) в Орловской губернии желают росы, чтобы было хорошо просо, а в лесных губерниях молят мороз. От мороза в этот день, думают там, будут хороши гречи и хорош овес. Ясное утро в этот день — будет ранний посев, ясный вечер — поздний. Теплый вечер на Якова Апостола (30 апреля) да еще к тому же звездистая ночь — несомненно, думают, к урожаю. Тот день, который на Масленой неделе выдался ясным и с солнышком, тот день стараются запомнить, и в такой начинают в Ярославской губернии сеять пшеницу. На Вербной неделе желают мороза к урожаю хлебов яровых — это в Новгородской губернии. В Ярославской на Вербной неделе для тех же целей молят об ясных днях с утренниками. В светлое Христово воскресенье в Курской губернии не разводят огня в домах, боясь головни в пшенице, когда пшеничное зерно в колосе ржавеет и превращается как бы во вредную угольную пыль. На Вознесение в иных местах в поле не работают, в других стараются запахать поле. И велика милость Божия, коли в Николин день (9 мая) дождик польет.
Но до дождя и мая длинное мертвое время зимы и осени в целых семь месяцев. Все живое попряталось. Ходит мороз да потрескивает. После Рождества он как будто еще сердитее делается, а на Крещение бывает в полном гневе до свирепости. Забьются земледельцы на печь, и слезать им не хочется: все бы грелись. На улицу добрый хозяин и собаки не выпустит, чтобы не окоченела на лютом морозе.
А в Англии в это время пашут под яровое и совершается ранний посев; в Италии косят во второй раз траву; в Новой Зеландии жнут пшеницу; в Китае — сбор чая самого лучшего и нежного. В наш холодный и сырой Петербург то и дело подвозят из Италии апельсины.
А мужичок-пахарь?
Как медведь в берлогу, ложится он на печь и запирается в избе, если был урожай и за труды тяжелые и праведные наградила мать — сыра земля прибылью трех-пяти зерен всхожих на одно посеянное в землю. В феврале у нас еловые шишки в глухом и темном инее, а в Китае сеют пшеницу во второй раз в году, в
