остановился.
Вылезший из «Панча» Макота подошел к рептилии, пнул носком сапога в тяжело вздымающееся брюхо и велел добить, чтобы разделать на мясо. На это Така сказал, что добить — можно, чего твари мучиться, а разделать, чтоб после съесть, — никак нельзя, опасно, ящер порченый был.
В телегу Крючка впрягли последнего маниса, но возник вопрос: что делать с той повозкой, которую он раньше тащил. Снова использовать фермерского шакаленка? Тут не Пустошь, тут пустыня, надолго Турана не хватит, упадет, как тот ящер, и Макота потеряет монеты, которые намерен выручить за продажу раба. Атаман с сомнением поглядел на мутантов в клетках. Один спал, налопавшись своей кашицы, пятнистый по привычке сидел, ухватившись за прутья, и осоловело глядел на людей. Что, если этого красавца впрячь? Да нет, куда там. Если он под наркотой — то сонный и вялый, а если без наркоты — нервный и на всех бросается, в любом разе телегу не потащит. Значит, надо цеплять ее к одному из мотофургонов — но к какому? К тому, что с топливной цистерной? Или к тому, что везет воду? Куда ни прицепи, дополнительный груз слишком сильно замедлит самоход.
Еще на Мосту Така предлагал слить всю воду из цистерны подчистую, мол, арбузов для каравана достаточно. Но Макота решил иначе, ведь вода в пустыне на вес золота, что бы ни рассказывал людоед. Теперь тот повторил, что от воды можно избавиться. Макота снова отказался. А после понял: другого выхода нет.
К цистерне было не прикоснуться — так она нагрелась на солнце. В горячей воде вымыли и постирали все, что можно было вымыть и постирать, остальное слили в три большие бадьи, которые достали из самоходов. Полуголые бандиты гомонили, радуясь внеплановой остановке, хлопали друг друга по спинам свернутыми в жгут мокрыми рубахами, чистили уши, носы, мыли небритые рожи, плескались и гоготали. В смятом ведерце Крючок принес воды Турану, тот разделся и кое-как вымылся. Собственное тело показалось незнакомым — слишком худым, жилистым, со шрамами на плечах и груди.
Когда вода в бадьях стала черной от грязи, Макота приказал вылить ее, а емкости спрятать обратно в фургоны. После этого проводник забрался на клетку Турана и оттуда прочел перед кланом короткую речь. Суть ее сводилась к тому, что они покидают менее опасный береговой район пустыни и отныне надо слушаться Таку, как отца родного. Он снова поедет на повозке, и повозку ту никто не должен обгонять, равно как нельзя удаляться от нее в сторону или отставать.
Две повозки с клетками мутантов прицепили к мотофургону. Только караван отъехал от стоянки, с неба спустилась большая черная птица и стала деловито клевать сдохшего ящера. Рядом приземлились еще две, грифы с клекотом принялись бить друг друга крыльями. Туран, наблюдавший за ними между прутьями, отвернулся. Возле фермы отца грифы тоже водились, только куда меньших размеров и пугливее — машины еще толком отъехать не успели, а эти уже пируют. Непуганые, в пустыне им раздолье. Кстати, в ожерелье на шее проводника среди раковин с бусинами болтались и когти грифа. А еще там был мешочек из выбеленной кожи — Туран несколько раз замечал, как людоед ласково поглаживает его крепкими смуглыми пальцами.
В полдень, когда жара стала невыносимой, Макота скомандовал привал. Така настоял, чтобы проехали немного дальше, объяснив Крючку: здесь пустыня злая, здесь нельзя.
Когда он выбрал место для лагеря, транспорт выстроили в круг, и людоед во всеуслышание объявил, что за пределы круга выходить ни в коем случае не надо, чего бы ни случилось. И вроде все поняли, что Така не шутит, но нашелся-таки один, который постеснялся справлять малую нужду при товарищах. Он пролез под днищем грузовика и неспешной походкой, показывая, что не боится россказней какого-то дикаря, отошел от стоянки шагов на двадцать, повернулся к бандитам спиной. Они хохотали ему вслед и подначивали. Смельчак, отвечая шуточками, журчал в свое удовольствие. А потом вдруг замолчал, пошатнулся и упал на спину.
— Гаврош! — позвал стоявший рядом с телегой Малик.
Тот, раскинув руки, засучил ногами. Агония длилась недолго — вскоре он затих. В лагере повисла тишина.
Проводник покачал головой, подошедший Макота спросил у него:
— Слышь, чего это с хлопцем приключилось? Опасно там? Забрать его можно?
Людоед кивнул:
— Можно, да. Нет медуз.
Он поманил пальцем двух самых молодых бандитов, Дерюжку с косоглазым Лехой, но те не пошевелились. Макота положил ладонь на кобуру. Така пролез под грузовиком, и молодежь гуськом, шаг в шаг, потопала следом.
Когда Гавроша положили у ног атамана, тот сказал:
— Он же не мертвый!
Бандит на земле иногда вздрагивал, ноги дергались, пальцы сгибались и разгибались.
Макота многое повидал на Пустоши, но в Донной пустыне он раньше не бывал, местных условий не знал. К примеру, атаман и не подозревал, что человек с дырой в горле может еще жить.
— Рыба-игла, — пояснил Така.
Лежащий в клетке Туран прислушался к разговору. Из рассказа людоеда стало ясно, что в Донной пустыне обитают твари, которые годами сидят в иле, дожидаясь, куда бы отложить икру. Точнее — в кого бы. Если расковырять Гаврошу шею, можно найти внутри тонкую гибкую рыбку, которая умеет вытягиваться в струнку, становясь тверже камня. Но проводник не советовал этого делать — шибко хорошо рыбка прыгает, мало ли.
— Он еще жив. — Така почесал загорелую шею, потрогал кадык. — Икра там. Пять дней жив будет. Может, семь. Потом мальки вылупятся. Пожрут его изнутри, им вкусный он. Таке нет, Така не ест кого ведет.
— Ну и чё делать теперь? — спросил Макота.
— Така помочь не умеет. Никто не умеет. Умрет мужик.
Атаман кивнул и приказал добить Гавроша. А сам отвернулся и пошел к себе в «Панч».
Бандиты нерешительно переглядывались. Один из них, которого звали Кромвель — высокий, худой, с узким серым лицом и белыми волосами, с треснувшим моноклем, от которого к уху тянулась проволока, — достал из кобуры длинноствольный серебристый револьвер. Кромвель пришел в банду откуда-то с запада, говорил с заметным акцентом и был лучшим в клане охотником на сайгаков. Во время путешествия Туран заметил, что убийства доставляют охотнику удовольствие, лицо Кромвеля, когда он всаживал пулю в кого- то, в зверя или человека, розовело, глаза становились шальными.
Он встал над дергающимся Гаврошем, направил длинный ствол ему в голову и выстрелом разнес череп. Некоторые отвернулись, молодой Дерюжка тихо охнул, а Леха вдруг согнулся пополам, держась за живот. Его стошнило.
Бандиты стали расходиться. Така залез на повозку, сел рядом с сумрачным Крючком и сказал:
— Ветер меняется. Иловая буря скоро.
В детстве у будущего атамана не было даже игрушек, зато теперь он мог позволить себе всё. Или почти всё. Закинув ноги в сапогах на атласные подушки, которыми был обложен диван в салоне «Панча», Макота потягивал ягодную настойку из стакана и закусывал вяленым мясом.
Механики Дворца основательно переделали грузовик. Железные ящики и сундуки выкинули. Острые углы срезали, а что нельзя было срезать, заварили листами жести и обили планками из красного дерева. Древесина источала приятный аромат. Пол покрывал дорогой ковер, в крыше появился люк.
Кузов разделили на два отсека. В одном устроился Макота, второй, с закрытыми броней узкими лючками, он оставил охране.
Атаман думал, хмуря рыжеватые брови. Подергал себя за ус, налив еще настойки, выпил залпом. Потянулся за трубкой. Хотелось выплеснуть раздражение, разбить кому-нибудь из подчиненных морду в кровь. Но нельзя. Пусть люди думают, что Макота хладнокровный, настоящий хозяин. Впереди длинный путь. Он покачал головой, подумав, что зря не взял с собой Чеченю — глуповатый, но деятельный и исполнительный порученец пригодился бы сейчас. Но ведь кого-то надо было оставить за старшего во Дворце…
В бронированную дверь постучали. Ругнувшись, атаман поставил стакан на пол и достал из-под
