– Что Гельцер? – неожиданно обратился вождь к Фитину.
Павел Михайлович машинально встал. Сталин в этот раз не стал возражать.
– Екатерина Гельцер находилась и находится под нашим постоянным контролем.
– Вы планируете ее использовать в своей операции? – поинтересовался вождь.
Вопрос был скорее риторическим. Фитин не мог ничего планировать в предстоящей операции без личного указания Сталина. Балерина Большого театра Екатерина Гельцер была еще дореволюционной возлюбленной барона Маннергейма. Не раз и не два Сталин лично отслеживал, чтобы она не пострадала в череде многочисленных чисток и репрессий. Любовница, даже бывшая, первого лица сопредельной страны – фигура, которой не пренебрегают. Сталин знал даже то, что в квартире у Гельцер находятся портреты Карла Густава фон Маннергейма, написанные Серовым и Репиным. Мало того, узнав, что дирекция Большого театра отобрала у Гельцер партию Тао Хоа в «Красном маке» Глиэра, Сталин лично позвонил директору Большого Тихомирову и без обиняков сказал, что таких товарищей Тихомировых, как он, – много, а что до балерин Большого, будь то Уланова или Гельцер, – они товар штучный.
– Я думаю, вашей миссии, генерал, не повредит письмо личного характера. Пусть Гельцер напишет такое письмо барону. И еще, товарищ Фитин, не в службу, а в дружбу, попросите товарища Поскребышева распорядиться насчет чая. А мы с генералом пока поговорим как старые знакомые.
Фитину не нужно было объяснять, что Хозяин хочет остаться с Суровцевым наедине. Это было несколько необычно. К тому же человек, остающийся с вождем тет-а-тет, имел еще ту биографию. Но с другой стороны, хозяин – барин. Павел Михайлович собрал документы в папку и пошел к выходу.
– Не пропадайте надолго – вы нам еще понадобитесь, – напутствовал Сталин Фитина.
Вождь обошел длинный стол с обратной стороны и сел напротив Суровцева.
– Как по-вашему, товарищ генерал, – сделал он ударение на второй части фразы, – будет ли Маннергейм и дальше воздерживаться от активных действий против СССР?
– Я могу только повторить слова Библии, – ответил Суровцев. – «Как человек может поручиться за кого-то, когда не может поручиться за себя?»
– Так и я повторю. Мы изучали Библию. Сталин может ручаться за себя, – заговорил вождь о себе от третьего лица. – Сталин не бросает слова на ветер. Нам нужно, чтобы барон не спешил помогать Гитлеру. В отличие от Колчака товарищ Сталин дает гарантию барону Маннергейму. Финляндия в дальнейшем видится товарищу Сталину страной нейтральной. Может быть, вы что-то хотите спросить?
– Так точно.
– Спрашивайте. Спрашивайте! – великодушно позволил вождь.
– Следует ли мне рассматривать барона как канал возможных мирных переговоров с Гитлером?
– Вы должны сами дать ответ на этот вопрос при встрече с Маннергеймом. В нашем положении мы должны работать в разных направлениях. Вы согласны?
– Конечно.
– Это хорошо, что вы понимаете. А вот я не совсем понимаю, почему вы не остались в Финляндии в 1919 году, почему не перебрались туда позже. Не могу поверить, чтобы барон не делал вам предложений такого рода.
Суровцев не был поражен проницательностью Сталина. Он с самого начала отдавал себе отчет, что имеет дело не просто с крупнейшим организатором и руководителем, но и с политиком мирового масштаба, а это предполагало наличие мощного интеллекта и исключало всякую неискренность в разговоре с ним. Человек такого уровня не мог себе позволить роскошь быть наивным, а уж тем более глупым.
– Вы правы, товарищ Сталин. Барон предлагал мне остаться. И предложения для молодого человека были лестные и весьма заманчивые.
– Так почему не остались? Если это не секрет, конечно, – усмехнулся вождь. Можно подумать, что он смирился бы с наличием секретов у своих собеседников.
Суровцев же окончательно укрепился в верности своей позиции: не пытаться обмануть того, кого обманывать себе дороже. Помнил он и слова маршала Шапошникова: «Я стараюсь всегда делать и говорить только то, что мне потом не надо скрывать».
– Был целый комплекс причин, – отвечал Сергей Георгиевич. – От долга, коим я тогда был связан, до неразделенной любви. Я был очень молод. Потом я выполнял особое поручение, которое требовало моего скорого возвращения в Россию. И это поручение относилось к судьбе золотого запаса России.
Сталина, казалось, абсолютно не удивили последние слова Суровцева. Он выжидал, ни взглядом ни жестом не проявляя заинтересованности.
– С бароном во время нашей с ним последней встречи также велся разговор об эвакуации части золота в Финляндию, – добавил Суровцев.
Сталин неторопливо встал со своего места и не спеша подошел к рабочему столу, где снова выбил трубку. Затем стал опять набивать ее свежим табаком. Набил. Но не прикурил. Вернулся к Суровцеву. И только здесь, в очередной раз раскуривая трубку, нарушил молчание, которое Суровцеву не могло не показаться долгим.
– Оставим этот разговор на потом, – наконец заговорил он. – Пятьсот или семьсот килограммов золота не сделают нам погоды, – в очередной раз козырнул чисто русским выражением вождь. – Есть более важные дела. Если барон Маннергейм и в этот раз сделает вам предложение остаться в Финляндии, не спешите отказываться. Может быть, находясь там, вы принесете больше пользы Отечеству.
А вот это было неожиданно и даже парадоксально. Суровцев тогда еще не знал, что за вождем водилось такое качество. Спроси Сталин о судьбе части золотого запаса, и Суровцев, наверное, рассказал бы ему если не все, то многое. Но он не только не стал спрашивать, но и предложил остаться в Финляндии после выполнения его секретной миссии. «Что это? Провокация? Как говорили в лагерях и тюрьмах того времени, проверка на вшивость?» – думал Суровцев.
– Вы должны сами решить, где принесете больше пользы своей стране, – повторил Сталин. – Хотя причин для обид у вас накопилось немало. Но во многих из своих бед виноваты вы сами. Так почему вы все-таки не воспользовались предложением регента Финляндии? Почему не сбежали после Гражданской войны? Границу перейти для вас не составило бы труда. Я правильно говорю?
– Сам не знаю. Что-то всегда удерживало. Не одно, так другое, – честно ответил Суровцев. – Я, поверьте, в полной мере оценил степень доверия ко мне. Сделаю все возможное, чтобы это доверие оправдать. К тому же может статься так, что генерал Степанов не прервал своих отношений и с Маннергеймом. А это увязывает в единый узел и работу с Вальтером в нынешнем немецком Генеральном штабе, и нынешние финские дела.
– Мне почему-то тоже так кажется, – сказал Сталин и точно поставил точку в произнесенной фразе мундштуком своей трубки. – О пропавшем золоте тоже будем разговаривать, понимая сложность ситуации. Не будем все валить в одну кучу. Всему свое время. Вы ценный для нас человек. Работайте. Мешать вам никто не станет. За всю советскую власть ручаться не могу, но за себя все же поручусь. Несмотря на слова Библии.
На столе негромко зазвонил один из телефонных аппаратов. Все телефоны в этом кабинете были переведены на негромкий звонок. Сталин подошел к своему столу, снял трубку звонившего аппарата. Молча выслушал. Сказал:
– А Мехлис с Маленковым приехали? Нет. Чаи гонять в другое время будем. Пригласи сначала Фитина.
Через несколько секунд дверь кабинета отворилась. Вошел начальник разведки.
– Обо всех деталях подготовки операции будете докладывать мне лично, – сказал Сталин. – Сколько времени вам нужно для подготовки?
– Месяц, – ответил Фитин.
– Даю вам две недели, – распорядился вождь. – И ни днем больше. В детали операции, кроме вас, может быть посвящен только Судоплатов. И еще, пожалуй, Федотов. Контрразведку надо тоже подключать. Наркому Берии знать обо всем не обязательно. Не надо его перегружать. Работайте.
Рукопожатия не предполагалось. Точно и одновременно Фитин и Суровцев, как по команде «кругом!»,
