оба подростка отличались, как вы уже поняли, дерзостью. Два кадета не посрамили родной корпус. Пара с парой раскланялись. Кавалеры обвели своих дам вокруг руки, и изумительное «балянсе» потрясло зал Общественного собрания Томска.
Пары подобрались очень красивые. Никто из их возраста не решился больше танцевать.
– Знай наших! – пролетая мимо Сергея, сказал Пепеляев.
Вальс закончился. Зал по-театральному разразился аплодисментами. Кто-то даже, то ли искренне, то ли от озорства, выкрикнул «браво!».
Сергей проводил свою даму, вернулся к тетушкам и даже не заметил, что они теперь не хватаются за его погоны. Красивая девочка в противоположном конце зала занимала его мысли все больше. Он одними губами прошептал:
– Ася.
Ему не понравилось, что он стал думать о девочке. Одно слово – подросток.
– Милые тетушки, я буду ждать вас внизу, – произнес Сергей на плохом английском языке и пошел вон из зала. Вслед ему летели фразы на немецком и французском языках.
На лестнице его нагнал Анатоль. Вытирая пот, он сказал:
– Славно отплясали! Ты куда?
– Выйду на воздух. Тетки все погоны исхватали. Анатоль, я с кем танцевал?
– А ты ее не узнал?
– Нет.
– Аська Кураева.
– А с ней кто рядом стоял?
– Черт их разберет. Хотя нет, одна из них – это Кураева Елена. Она с моей сестрой Веркой в гимназии учится. А вторая, кажется, гувернантка. И еще одна, тоже сестра.
Седобородый швейцар подал Сергею тужурку и шапку.
– Далеко пойдешь, ваше благородь!
– Извини, братец! В карманах ни шиша...
– Когда в генералы выйдешь – тогда и подашь, – рассмеялся швейцар. – Ой, далеко, однако, пойдешь!.. Говорят, славно станцевали?
– Какая тут слава, братец! Позор один...
Сергей вышел на Почтамтскую. Томские извозчики заняли почти всю улицу, не давая прохода томским студентам. О томских студентах в двух словах не напишешь. Количество студентов в Томске было совершено несоизмеримо с общей численностью городского населения. В недалеком 1883 году только учащихся на душу коренного населения приходилось один к двадцати четырем местным жителям. В Москве один ученик приходился на семьдесят пять жителей, а в Петербурге – на восемьдесят. К неудовольствию и ужасу просвещенных горожан, в событиях первой русской революции именно учащиеся и студенты выступили одной из самых стихийных и неуправляемых сил. Большую часть горлопанов из студенческой среды занимали отнюдь не политические лозунги, и их устремления не шли дальше требования отмены студенческой униформы и разрешения посещать, уже без студенческих курток и фуражек, присутственные места. Но в рядах демонстрантов и митингующих этих студенческих фуражек было большое количество. Тогдашний губернатор выговаривал своему родному брату – книгоиздателю и просветителю Петру Макушину:
– Вот, Петя, тебе и плоды просвещения! Вот тебе и первый в Сибири университет! Ты почитай, – показывая ему список студенческих требований, говорил он. – О каких таких присутственных местах они тут толкуют? Уж не о ресторанах ли и публичных домах?
Сибирь есть Сибирь. Становилось все холоднее. Ноги кадета отбивали сначала чечетку, а затем и плясовую. Из здания Общественного собрания по очереди выходили старшие горожане. Вышел и уехал губернатор с супругой. На крыльце разом показались известные на весь Томск люди: Григорий Николаевич Потанин и Макушин с Адриановым.
– Петр Николаевич, здравствуйте! – приветствовал Сережа Макушина.
Он через тетушек был лично знаком с первым в Сибири по-настоящему крупным книготорговцем и издателем, основателем многих библиотек. Сначала вместе с тетушками, а затем и один он стал постоянным посетителем его книжного магазина на углу Почтамтской и Нечаевской улиц. Не раз видел он и Потанина, но Потанин – это нечто равное Льву Толстому. Нет, тут другое! Он внешне был, конечно, похож на Толстого бородой, но это был Толстой в географии, в краеведении, в публицистике, в ботанике. Хотя и ростом был намного меньше великого писателя, но все равно посмотрел на Сергея как на какую-то травинку. Нет. Скорее как на насекомое. Другое дело – Адрианов. Этот чуть постарше тетушек будет. Так казалось Сергею. И Сережа подозревал, что тетушки тайно влюблены в этого археолога, этнографа и прочее... Может быть, и Александр Васильевич излишне часто бывал у них. Поэтому между ним и Сережей установились какие-то ревниво-настороженные отношения.
– Вот, Григорий Николаевич, позвольте представить вам кадета Омского корпуса Сергея Мирка- Суровцева, – улыбаясь, кивнул Макушин на Сергея.
– Да это никак давешний танцор? – неожиданно тихим голосом и весьма пренебрежительно спросил Потанин.
– Не только, Григорий Николаевич. Не только... Сергей – постоянный посетитель моих магазинов и библиотеки. Кстати, ваши работы о путешествиях по Сибири, по Средней Азии и Китаю он уже прочел. Просил меня составить протеже для проникновения в научную библиотеку нашего университета. И еще Сергей замечательно владеет немецким и французским языками.
Нужно отметить, что все образованные томичи старшего поколения всегда в то время говорили именно так: «нашего университета».
Потанин уже не смотрел на Сережу как на букашку. Теперь, как показалось кадету, он взглянул на него как на дрессированного сурка. И вдруг даже не нашелся что сказать. Наверное, он просто не поверил сказанному. А может быть, сильное впечатление от танцора Суровцева так сразу не могло увязаться в седой, похожей на львиную, голове Потанина с другими перечисленными достоинствами кадета? Кто знает?!
– Да-да, – тихо произнес он.
Еще раз увидеть девочку, с которой он танцевал, в тот день ему не удалось. Когда Анатоль, остававшийся на угощение, вышел на улицу, Сергей его спросил:
– Ты всех знаешь. Расскажи подробнее, с кем я танцевал?
Анатолий, почему-то смутившись, ответил:
– Понимаешь, брат, с ней что-то случилось прошлым летом. Я толком не знаю. Знаю только, что у них один дом сгорел. Она то ли заикаться стала, то ли оглохла. Хотя тогда так танцевать не смогла бы. Глухие же не могут танцевать? Или напугалась... Не помню. Я разузнаю. А я смотрю, она тебе понравилась. Ты, случаем, не втюрился?
Сергей безразлично посмотрел на смеющегося Пепеляева, но почему-то ничего не стал произносить в ответ на такое нелепое в его понимании предположение товарища.
Была суббота, и по всему Томску топили бани. Дым от березовых дров был постоянным атрибутом в зимнем городе, но именно по субботам он особенно чувствовался. Он не вступал в противоречие с морозной погодой, добавляя в резкий, прозрачный воздух ощущение близкого тепла и уюта. Только северный житель знает настоящую цену теплу и свету зимними вечерами и ночами.
Дома находящиеся в прекрасном расположении духа тетушки вдруг с ужасом обнаружили, что обычно дерзкий племянник не отвечает на вопросы и довольно колкие шутки.
– Господи! – воскликнула Мария Александровна, тронув губами горячий лоб Сережи.
– Маргарита, он весь пылает. У него жар!
– Он же в сапожках на таком морозе почитай целый час находился!
– А мы-то хороши... Нечего сказать...
