Одрин ответила не сразу, а когда ответила, то неожиданно серьезным голосом:
– Ты помнишь Люси?
Айрина села на диване, и Одрин тоже села, подобрав под себя ноги. Апельсиновый шарф она дважды обернула вокруг шеи, как будто у нее была ангина. Лицо приняло на редкость печальное выражение – будто девушка и впрямь больна.
– Еще бы не помнить, – ответила с грустью Айрина. – Ты, наверное, не знаешь – я даже хотела с собой покончить. Меня Дженна отговорила.
Они долго смотрели друг на друга, и все эмоции Одрин отражались в ее глазах.
– Я завидовала, – Одрин роняла слова медленно, как слезы, которые пытаются скрыть. – Я так хотела быть третьей… с вами двумя. И на тебя нападала из ревности. А потом, когда это произошло… Я просто сбежала – от тебя, от себя, от нее…
Айрина горько улыбнулась. Вот оно как, оказывается.
– А помнишь, какие мы с тобой были подруги? До всего этого? Как мы играли вместе в младших группах, как делили игрушки поровну и обменивались подарками на день рождения?
– Помню, – вздохнула Одрин. – Это я помню. А то, что было шесть лет назад, пытаюсь забыть. Знаешь, после всего этого я пообещала самой себе любить только мальчиков.
Айрина усмехнулась.
– Я тоже. Дружба? – она протянула руку.
Они с Одрин сплели пальцы, ладонью к ладони.
– Дружба.
– Не пойти ли нам еще выпить?
– А Хранители Порядка не привяжутся, что мы такие пьяные?
– Мы разве пьяные? Мы только клювики слегка намочили…
Глава 2
ВОСКРЕШЕНИЕ
Большие прозрачные колбы тянулись вдоль обеих стен на сотни метров. Они стояли в несколько рядов, и в каждой – бледная бесцветная плоть, складки кожи и паутина трубок. Уходящий в синеву свет флуоресцентных ламп, покорная неподвижность заключенной в прозрачную тюрьму жизни, немое бездействие спящих младенцев. Оранжерея.
Двое людей в белых одеждах шли неторопливо, катя перед собой тележки, покрытые простынями. Они знали: без их участия спящая жизнь не пробудится. Нерожденные покорно ждали, пока тележки были подведены к полкам, на которых стояли колбы, пока руки в резиновых перчатках сняли номера «сколько-то- там-миллионов-00» и «сколько-то-там-миллионов-01» и положили их на столы.
– Программа активации.
– Запущена. Отсчет: девять, восемь, семь…
– Сколько еще сегодня?
– Вся эта секция. Боюсь, к ночи не управимся. Три, два, один… Просыпайся, детка.
Крик, без которого немыслимо рождение человека, затихает в звукоизолированных стенах помещения. Обтереть, отсоединить питательную трубку, завернуть в белую простынку… следующий.
– Восемь, семь, шесть… В четвертом инкубаторе скоро активация?
– Месяца через два. Третий раньше поспеет.
– Два, один… Готово. Привет, малыш.
Тележки с пустыми колбами и плачущими свертками покатили обратно. Для кого-то началась жизнь.
– Восьмую секцию придется стерилизовать. Приказ Отдела Планирования. Им нужна специальная партия для какого-то секретного проекта.
– Мы же замучаемся инъекции вводить. Они не могли, что ли, геном заранее исправить?
– Хочешь не хочешь, приказ. Им виднее. Кстати, ты не знаешь, нам скоро В-10 за выслугу лет дадут?
– Через два года. Ты тележку быстрее кати, ведь целую секцию еще сегодня надо обработать.
Шаги людей затихли в длинном коридоре. Остались ряды молчаливых спящих созданий, заключенных в прозрачные сосуды. Для большинства из них вскоре должна была начаться жизнь, и для большинства она пройдет в ожидании повышения за выслугу лет. Таков миропорядок.
В генетической лаборатории №18 было тихо и пусто. Присутствовавшие сотрудники молча глядели в микроскопы или так же молча передавали друг другу пробирки. Настенные экраны показывали пульсацию живых клеток, потолок был украшен схематическими рисунками спирали ДНК. Пахло стерильностью с чуть заметным привкусом озона.
В комнату вошла сотрудница в белом халате, наклонилась к одной из подруг и что-то зашептала. Когда она вышла, девушка оглянулась на остальных, а остальные подняли глаза на нее.
– Он просыпается, – сказала лаборантка и замерла на полуслове, как будто не зная, что именно за весть она передала.
– Мы сможем посмотреть? – спросил кто-то.
