предоставив ее привычному одиночеству. Если то, что произошло, что-то для нее значило, Джулия сама должна нарушить молчание. Если она этого не сделает, значит, она хочет, чтобы ее оставили в покое.
Дождь давно перестал. Стивен торопливо пересек шоссе неподалеку от «Колокола», твердо решив не отвлекаться на новые драмы и знаменательные встречи. Он быстро шагал по бетонной дорожке, которая вела к большому полю. В Лондоне его ждал обед у друзей, известных своими изысканными блюдами и интересными гостями, и Стивен уже опаздывал.
Глава IV
Утро было в разгаре, стояла изнуряющая жара, и подкомитет заслушивал доводы экспертов. Еще вчера столбик термометра миновал сорокаградусную отметку, что в широкой прессе было отмечено взрывом патриотического восторга. В авторитетных кругах сложилось мнение, будто погода играет на руку правительству, и сегодня ожидали еще более высокой температуры. Через десять минут после начала заседания Канхем распорядился, чтобы в комнату принесли электровентилятор, который установили во главе стола, почтительно направив на председателя. В прошедший выходной рабочие распечатали подъемные окна, и теперь через распахнутые проемы доносился монотонный гул транспорта, медленно ползущего по Уайтхоллу. Большая синяя муха, попавшая в ловушку между листами раскаленного стекла, время от времени принималась настойчиво жужжать. По мере того как тянулось утро, перерывы между жужжаниями становились все длиннее. На поверхности огромного стола, влажного на ощупь, лениво шевелились листы бумаги в слабом дуновении теплого воздуха.
Уже больше часа Стивен рассматривал свои руки, сложенные на коленях. В последние дни запах собственной нагретой кожи и ощущение жары вернули ему неповторимый вкус детства, проведенного в жарких странах, которое пахло потом и всепроникающим сладковатым душком манго, кипящим в кухне супом из английских овощей и пряностями в раскрашенных жестяных коробочках с драконами и пальмами, хранившимися в пристройке у горничной. Однажды Стивен приподнял крышку на одной из коробочек и глубоко вдохнул аромат коричневой хлопьевидной субстанции. Когда он затем снова вернулся в дом и остановился в пустой гостиной, где под потолком медленно вращался вентилятор, горький, гнилостный запах был его тайной, которую надо было хранить от натертой лавандой мебели со складов ВВС Великобритании.
Это был его Восток: мужской запах сигарет и средства от насекомых; громоздкие кресла с цветной обивкой – отцовское с медной пепельницей, прикрепленной кожаными ремешками; вокруг материнского витает запах розового мыла, вязанья, с которым она упорно не расстается в нестерпимую жару, и обложки «Женского мира»; на стенах – искусно вырезанные из черной жести силуэты пальмовых деревьев на фоне закатов; миловидная горничная-туземка, которая, по словам родителей, спит в ногах его постели, хотя он ни разу ее не видел; водяные змеи, которые могут заползти в постель и от которых оберегают молитвы; его первая классная комната, где от жары карандаш в пальцах начинает издавать запах кедра, и тигр под пальмой – эмблема его школы и пива, которое любит отец.
Однажды, когда стояла липкая послеполуденная жара, Стивен поднялся вместе с матерью наверх и лег рядом с ней на просторное покрывало из легкой полосатой ткани, с той стороны, где была пепельница, под тиканье будильника. Ей пришла в голову диковинная мысль, что им нужно поспать в самый разгар дня, задолго до положенного времени. Он лежал на спине, глядя на вентилятор.
– Закрой глаза, сынок, – наставляла она, – закрой глаза.
Он закрыл, а когда проснулся, был уже почти вечер. Матери рядом не было, он слышал, как она со своими подругами пьет чай внизу. Стивен был поражен: значит, сон не просто приходит к человеку, но им можно управлять, закрывая глаза? А чем еще он может управлять?
Ему нравилось слушать голоса матери и ее подруг. Разговор шел о том, что все идет не так, о людях, которые говорят и поступают неправильно, о болезнях и докторах, которые не умеют лечить. Никто никогда не говорил детям, что вокруг что-то не так. К приходу отца все чашки были уже вымыты и подруги давно разошлись по домам. Отец носил мешковатые шорты, на его рубашке цвета хаки сырели темные пятна. Придя домой, отец разыскал Стивена и, притворившись ужасным великаном-людоедом, зарычал: «Будет мне пожива, чую, человеческим духом пахнет!» – затем защекотал его и подбросил высоко вверх, так что Стивену сделалось страшно. После того как сержант авиации Льюис принял душ и выпил пива, сваренного из крови тигра, которое Стивену разрешалось налить в стакан, родители сели пить чай и обсудили другие интересные неправильности: молодого офицера, который ничего толком не знает, другого сержанта авиации, который все делает не так, политиков, которые отдают ВВС глупые приказы. Затем мать пересказала новости, услышанные от подруг. После этого пора было убирать со стола, и Стивен должен был помогать, пока мать мыла посуду, а отец ее вытирал.
Стивену пришло в голову, что, если бы он мог управлять событиями, подобно тому как матери удавалось управлять сном, он сделал бы своих родителей королем и королевой всего мира, чтобы они могли исправить все неправильности, о которых так мудро рассуждали по вечерам. Ведь разве не был его отец сильнее любого великана? На соревнованиях в эскадрилье он жал на педали велосипеда так, что ноги сливались в мелькающий круг, и едва не летел, выполняя тройной прыжок; он носил Стивена на плечах на пляж, возле которого, как они потом узнали, водились акулы, и, вспенивая воду, выныривал из волн прибоя, увесив плечи и голову водорослями, похожий на ревущее морское чудовище; молодые офицеры часто обращались к нему за советами, хотя он должен был, обращаясь к ним, добавлять «сэр», а солдаты, находившиеся у него в подчинении, боялись попасть к нему в немилость, как боялись того же и Стивен с матерью.
И разве не была его мать более красивой, чем английская королева, и разве при этом не обладала другими разнообразными талантами? Например, она могла сделать так, чтобы в каждый ее день рождения ей исполнялся двадцать один год, могла попасть в яблочко из винтовки 22-го калибра на соревнованиях стрелков, слышала по ночам звуки, которых никто больше не слышал, и всегда знала, когда Стивену снился плохой сон, чтобы подойти, когда он просыпался в темноте. Они с отцом часто ходили на специальные вечеринки в сержантском клубе-столовой. Мать наряжалась в длинные атласные платья, сшитые своими руками. Отец надевал униформу и всегда выпивал пива перед тем, как выйти из дому. Иногда они танцевали в гостиной под музыку военной службы радиовещания – вальс, фокстрот или тустеп, уверенно двигаясь на свободном от мебели пространстве, прямо держа спину и аккуратно поворачиваясь на каблуках. Тогда они точь-в-точь походили на элегантную танцующую пару, которая кружилась на крышке шкатулки из-под драгоценностей его матери под звон немецкой мелодии, – фигурки из снов, чьи лица расплывались розовыми пятнами, если приблизить их к самым глазам.
Сны бывали страшными. Был ли то просто плохой сон, когда тарелка с картофельным пюре, приготовленным к завтраку, пролетела рядом с головой отца и разбилась о стену и мать потом плакала, собирая фаянсовые осколки в фартук и вытирая обои мокрой тряпкой? Снились ли ему раздраженные голоса, порой доносившиеся снизу по ночам? Одолевал ли его кошмар, когда он увидел через открытую кухонную дверь отца с разделочным ножом в руках или когда отец, наклонив к нему свое красное и сердитое лицо, сказал, что Стивен – маменькин сынок или даже хуже, и, схватив его на руки на глазах у гостей, принялся укачивать и убаюкивать, словно грудного младенца?
