Его ответа Брайони не разобрала, но поняла, что он возражал, не соглашался. Быть может, даже выругался. Когда Сесилия крепче обхватила его за плечи, он стал выворачиваться всем телом, они с Сесилией напоминали в тот момент борцов на ковре. Но сестра снова попыталась ладонями повернуть к себе его голову. Он отворачивался, обнажая зубы в подобии злорадной улыбки, однако она обеими руками еще крепче сжала его лицо и силой повернула. Наконец он посмотрел ей в глаза, однако она все не отпускала его, притягивая его голову все ближе, пока их лица не соприкоснулись, тогда она прильнула губами к его губам в ласковом долгом поцелуе. Потом с нежностью, так хорошо памятной Брайони по временам ее детства, прошептала:
– Проснись… Робби, проснись.
Он едва заметно кивнул, сделал глубокий вдох и протяжно выдохнул. Только после этого Сесилия осторожно убрала руки. В наступившей тишине показалось, что комната сжалась еще больше. Он обнял Сесилию, склонил голову и поцеловал ее нежным, нескончаемым, интимным поцелуем. Брайони бесшумно переместилась в дальний угол, к окну. Пока она наливала из-под крана воду в стакан и пила, влюбленная пара, отрешившись от всего, что ее окружало, не разнимала губ. Брайони почувствовала себя вытолкнутой из комнаты, вычеркнутой из памяти и испытала облегчение.
Стоя к ним спиной, она смотрела в окно на тихие дома с террасами, освещенными солнцем, на дорогу, по которой пришла сюда с Главной улицы. К ее собственному удивлению, ей не хотелось уходить, хотя их долгий поцелуй смущал ее, и было неясно, что же за ним последует. Она увидела на противоположной стороне улицы женщину в теплом, несмотря на жару, пальто, которая вела на поводке, видимо, больную таксу с обвисшим животом. Теперь Сесилия и Робби тихо о чем-то говорили, Брайони решила, что из вежливости не должна оборачиваться, пока ее не окликнут. Она ощущала покой, глядя, как женщина открывает калитку, потом очень тщательно закрывает ее за собой, как на полпути к дому она с трудом наклоняется, чтобы вырвать сорняк из цветочного бордюра, тянущегося вдоль дорожки до самого входа. Собака, ковыляя, подбрела и лизнула ей руку. Потом женщина с собакой зашли в дом, и улица снова опустела. Дрозд спикировал на изгородь из бирючины, но, не найдя чем поживиться, тут же снова взлетел. По небу скользнуло облако, на какой-то миг приглушив яркость солнечного света. Таким мог быть любой обычный субботний день. Мало что напоминало о войне на этой тихой пригородной улочке. Разве что кусок поднятого маскировочного полотнища в окне напротив да «форд» на кирпичных столбиках.
Брайони услышала, как сестра произнесла ее имя, и обернулась.
– У нас мало времени. Робби должен явиться к месту службы в шесть вечера, ему нельзя опаздывать на поезд, так что давайте присядем. Ты должна для нас кое-что сделать.
Это было типичное распоряжение старшей медсестры. Не то чтобы слишком начальственное – Сесилия просто излагала то, что должно быть сделано. Брайони села на ближний к ней стул, Робби принес табуретку, Сесилия поместилась между ними. О приготовленном ею завтраке никто и не вспомнил. В центре стола стояли три нетронутые чашки. Робби снял с него стопку книг и положил на пол, Сесилия сдвинула банку с колокольчиками так, чтобы она не свалилась, и переглянулась с Робби.
Тот откашлялся, глядя на цветы, а когда заговорил, голос звучал бесстрастно. Таким голосом можно зачитывать выдержки из правил поведения. Теперь он смотрел прямо на Брайони неподвижным взглядом, безукоризненно владея собой. Но на лбу, над бровями, у него выступили капельки пота.
– Самое важное ты уже сама решила сделать. Тебе нужно как можно скорее поехать к родителям и рассказать все, что им необходимо знать, чтобы убедиться: твои показания были ложными. Когда у тебя выходной?
– В следующее воскресенье.
– Вот тогда и поезжай. Мы дадим тебе свои адреса, и ты скажешь Эмилии и Джеку, что Сесилия ждет от них письма. Еще одну вещь ты должна сделать завтра. Сесилия говорит, что ты можешь выкроить час в течение рабочего дня. Пойдешь к нотариусу, составишь заявление и подпишешь его в присутствии свидетелей. В этом заявлении должно быть сказано, что ты в свое время ошиблась и отзываешь назад прежние показания. Каждому из нас пришлешь по копии заявления. Тебе все ясно?
– Да.
– Потом ты напишешь мне подробное письмо. В нем ты должна сообщить все, что считаешь относящимся к делу. Все, что заставило тебя подумать, будто там, у озера, ты видела именно меня. И почему, несмотря на то что не была уверена, ты так упорно повторяла свою историю на протяжении тех месяцев, пока шло следствие. Если на тебя оказывалось давление со стороны полиции или родителей, я хочу это знать. Ты поняла? Это должно быть длинное письмо.
– Да.
Поймав взгляд Сесилии, он кивнул.
– И если ты сможешь хоть что-то вспомнить о Дэнни Хардмене – где он находился, что делал в то время, кто еще его видел – все, что может поставить под сомнение его алиби, мы хотим это знать.
Сесилия между тем записывала адреса. Брайони затрясла головой и попыталась что-то сказать. Но Робби словно не замечал этого. Поднявшись и взглянув на часы поверх ее головы, он произнес:
– Осталось мало времени. Мы проводим тебя до метро. Нам с Сесилией нужно хоть час побыть наедине до моего отъезда. А тебе до конца сегодняшнего дня необходимо составить заявление и сообщить родителям о своем визите. Начинай также обдумывать письмо, которое ты пришлешь мне.
Сказав это, он направился в спальню. Брайони тоже встала и заметила:
– Возможно, старый Хардмен говорил правду. Дэнни всю ночь был с ним.
Сесилия, собиравшаяся передать ей листок с адресами, застыла, Робби остановился на пороге спальни.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила Сесилия. – Что такое ты говоришь?
– Это был Пол Маршалл.
В наступившей тишине Брайони пыталась представить, о чем они сейчас думают. Ведь Сесилия и Робби годами представляли все по-другому. Впрочем, какой бы ошеломляющей ни оказалась для них ее новость, это была всего лишь деталь, которая не меняла сути дела. И ничего не меняла в роли Брайони.
Робби вернулся к столу.
– Маршалл?
