себя джентльменов. Тут уж не до работы.
Леонард не ответил. Он решил проявить патриотизм.
Гласе отсалютовал ему кружкой с кофе и улыбнулся.
– Но вы-то, технари, по-другому устроены, а?
– Возможно.
В этот миг зазвонил телефон. Гласе схватил трубку, послушал с полминуты, затем сказал: «Нет. Я сейчас еду». Он положил трубку и поднялся. Взяв Леонарда за руку, он повлек его к двери.
– Так вы ничего не знаете о складе? Никто не говорил вам об Альтглинике?
– Боюсь, что нет.
– Мы едем туда.
Они вышли на площадку. Гласе запер дверь тремя ключами. Он качал головой, улыбаясь себе под нос, и бормотал: «Ох уж эти англичане, этот Шелдрейк, безмозглый кретин».
2
Машина разочаровала Леонарда. По дороге от метро к Ноллендорфштрассе он видел пастельный американский автомобиль с хвостовыми стабилизаторами и множеством хромированных деталей. У Гласса оказался «жук» мышиного цвета, выглядевший так, словно его облили кислотой, хотя ему вряд ли исполнился год. Краска была шершавой на ощупь. Из салона удалили всю отделку: пепельницы, коврики, пластмассовые накладки с дверных ручек, даже набалдашник рычага переключения передач. Глушитель то ли отсутствовал, то ли был намеренно испорчен, чтобы сделать автомобиль полноценным образчиком серьезной военной техники.
Сквозь идеально круглую дырку в полу проглядывал кусок дорожного покрытия. Сидя в этой холодной, гулкой жестяной банке, они с ревом ползли под мостами вокзала Анхальтер. Гласе включил четвертую скорость и вел машину как автомат – видимо, такова была его обычная манера. На девятнадцати милях в час кузов трясся невыносимо. Их продвижение вперед было не робким, но властным: Гласе сжимал верх руля обеими руками и свирепо озирал прохожих и других водителей. Его борода стояла торчком. Он был американец в американском секторе.
Когда они выбрались на более широкую Гнайзенауштрассе, Гласе разогнался до двадцати пяти миль в час и, сняв правую руку с руля, положил ее на рычаг переключения передач.
– Сейчас, – крикнул он, усаживаясь в кресле поглубже, как пилот реактивного самолета, – мы едем на юг, в Альтглинике. Мы построили радиолокационную станцию в двух шагах от русского сектора. Слыхали об АН/АПР-9? Нет? Это усовершенствованный локатор. Совсем рядом, в Шенефельде, советская авиабаза. Будем ловить их сигналы.
Леонард встревожился. Он ничего не понимал в радарах. Его специальностью были телефоны.
– Ваши приборы хранятся там. Будете проверять оборудование. Если что понадобится, говорите мне, ладно? И никому больше. Все ясно?
Леонард кивнул. Он упорно смотрел вперед, думая, что произошла страшная ошибка. Однако он знал по опыту, что без крайней необходимости не стоит делиться своими сомнениями относительно рабочей процедуры. Немногословный работник делает – или кажется, что делает – меньше ошибок.
Перед ними загорелся красный свет. Гласе сбросил скорость до пятнадцати, выжал сцепление и не отпускал педали, пока автомобиль не остановился. Потом он выключил передачу и повернулся направо, лицом к своему молчаливому пассажиру.
– Ну же, Марнем. Леонард. Ради Христа, расслабьтесь. Поговорите со мной. Скажите что-нибудь. – Леонард хотел было сказать, что ничего не понимает в радарах, но Гласе разразился серией негодующих вопросов: – Женаты вы или нет? Где вы учились? Что любите? О чем думаете? – Его прервало появление зеленого света и необходимость найти первую скорость.
Привыкший к аккуратности Леонард принялся отвечать на вопросы по порядку.
– Нет, я не женат. И пока не собираюсь. Я все еще живу с родителями. Закончил Бирмингемский университет, где изучал электронику. Вчера вечером я обнаружил, что люблю немецкое пиво. А думаю я о том, что, если вам нужен специалист по наладке радиолокаторов…
Гласе поднял руку.
– Мне можете не говорить. Все из-за этого кретина Шелдрейка. Мы едем не на радиолокационную станцию, Леонард. Вы это знаете. Я это знаю. Но у вас еще нет допуска третьей степени. Так что мы едем на локационную станцию. Самая дрянь, чистое унижение, начнется у ворот. Нас не будут пускать. Но это мои трудности. Вы любите девушек, Леонард?
– Если честно, то, пожалуй, да.
– Отлично. Сегодня вечером что-нибудь придумаем.
Через двадцать минут они выехали из пригорода на унылую, пустынную равнину. Потянулись широкие бурые поля с межевыми канавами, заросшими мокрой путаной травой; однообразие нарушали лишь редкие деревья и телеграфные столбы. Фермерские дома жались к своим участкам, повернувшись спиной к дороге. Грязные проселки вели к недостроенным домам, зародышам будущих пригородов. Посреди одного поля торчал даже огрызок многоквартирного жилого блока. Немного дальше, прямо у обочины, стояли лачуги из старых досок и бревен, крытые рифленым железом, – здесь, объяснил Гласе, жили беженцы с Востока.
Они свернули на дорогу поуже, которая перешла в проселок. Налево вела дорога со свежим покрытием. Гласе откинул голову назад и показал бородой. В двухстах ярдах от них, вначале едва заметная на фоне облетевшего сада, появилась их станция. Она состояла из двух главных строений. Одно было двухэтажным, со слегка покатой крышей, другое – низкое и серое, приткнувшееся к первому под углом – напоминало барак. Его окна, расположенные в один ряд, видимо, были заделаны кирпичом. На крыше этого второго здания скучились четыре шара, два больших и два маленьких, похожие на толстого человечка, раскинувшего в стороны толстые ручки. Около них торчали радиомачты, вычертившие красивый геометрический узор в унылом бледном небе. Были видны временные постройки, кольцевая служебная дорога, а за двойной оградой по всему периметру начиналась голая земля. У второго здания стояли три армейских грузовика, а вокруг, должно быть разгружая их, суетились люди в комбинезонах.
