Она отвела взгляд. Она рассчитывала на другие ответы. Ее голос был как у терпеливой учительницы. Я не возражал, я искренне хотел помочь.
– Вы помните открытую дверцу машины?
– Да.
– Одну дверцу или две?
Я колебался. На вызванной из памяти картинке открытыми были обе дверцы, но я не был уверен и не хотел направлять ее по ложному пути. На кону что-то стояло, возможно, лишь сильная фантазия. Я не хотел ее подпитывать. Но в конце концов произнес:
– Две. Точно не уверен, но вроде две.
– Так зачем, по-вашему, ему было открывать обе дверцы, если он был один?
Я пожал плечами и стал ждать объяснений. Янтарь в ее пальцах завертелся еще быстрее. Печаль сменилась болезненным возбуждением.
Даже мне, не знающему в чем тут дело, было понятно, что доказательства причинят ей новые страдания. Ей придется услышать что-то, о чем она не хотела бы знать. Но пока она задавала неприятные вопросы тоном энергичного адвоката. В какой-то момент я начал заменять собой объект ее нападок.
– Вот вы мне скажите, в каком направлении отсюда Лондон?
– На востоке.
– А Чилтернз?
– На востоке.
Она взглянула на меня, будто основное доказательство было получено. У меня по-прежнему был озадаченный и услужливый вид. Ей приходилось за руку тянуть меня к самоочевидному источнику своих страданий. Она так долго прокручивала все это у себя в голове, что с трудом сдержала раздражение в голосе, когда пришлось спросить:
– Как далеко отсюда до Лондона?
– Двадцать пять миль.
– А до Чилтернза?
– Около двадцати.
– Из Оксфорда в Лондон вы поехали бы через Чилтернз?
– Что ж, шоссе как раз проходит в той стороне.
– А поехали бы вы в Лондон через Уотлингтон по всем этим мелким проселочным дорогам?
– Нет.
Джин Логан глядела под ноги на вытертый персидский ковер, погруженная в свои мысли, в горе, от которого она никогда не освободится из-за невозможности объясниться с мужем. Прошло минуты две-три, и я спросил:
– Предполагалось, что он проведет этот день в Лондоне?
Она крепко зажмурилась и кивнула.
– На конференции, – прошептала она. – На медицинской конференции.
Я осторожно откашлялся.
– Возможно, существует какое-то вполне невинное объяснение.
Глаза ее были по-прежнему закрыты, а голос звучал глухо и монотонно, как будто ее загипнотизировали, заставляя вспомнить нечто ужасное.
– Машину доставил сержант из местного отделения. Ее привезли на аварийном грузовике, потому что не смогли найти ключей. Они остались где-то в машине или у Джона в кармане. Поэтому мне пришлось заглянуть внутрь. И тогда я спросила у сержанта, обыскивали ли они машину. Искали ли отпечатки пальцев? Они сказали, что нечего тут искать. И знаете почему? Потому что речь не идет о преступлении...
Она открыла глаза, чтобы убедиться, что я осознал всю важность, все последствия подобного легкомыслия. Но я пока еще ничего не осознал. Я раскрыл рот, чтобы повторить последнее слово, но она опередила меня и громко повторила:
– О преступлении! Речь не идет о преступлении! – Внезапно она поднялась на ноги и принесла из другого угла, где в половину человеческого роста были навалены книги, объемистый пластиковый пакет. Она протянула его мне. – Вот, взгляните. Взгляните. И скажите мне, что это значит.
Это была увесистая белая сумка, на яркой картинке изображены танцующие вокруг названия супермаркета дети.
Содержимое сумки тяжело барахталось на дне. Взяв ее в руки, я сразу почувствовал идущий оттуда запах, знакомый резкий душок гниющего мяса.
– Загляните. Не бойтесь.
Вдохнув поглубже и раскрыв пакет, в первую секунду я не смог даже разобрать, что в нем. Какая-то серая паста в измятой пластиковой упаковке, нечто круглое, завернутое в цветную фольгу, непонятная коричневая масса на квадратной картонке. И тут я заметил что-то темно-красное, блеснувшее сквозь стекло, наполовину скрытое бумагой. Бутылка вина, поэтому сумка была такой тяжелой. Для всего остального сразу нашлись объяснения. Еще я увидел два яблока.
– Припасы для пикника, – сказал я. Подступившая к горлу тошнота объяснялась не только запахом.
