– Я не боюсь Тарпина. И я записал два его телефонных звонка, а его открытка сейчас находится в полиции. Он маньяк, но, по крайней мере, не скрывает этого.
Биэрд сказал:
– Он ударил Патрицию.
– Это не лезет ни в какие ворота! – воскликнул молодой человек, обрадовавшись возможности встать на сторону профессора. – Как он мог так поступить с такой красивой женщиной?
– И на меня напал. Он ударил меня по лицу.
– Ему место в тюрьме.
– Теперь хотя бы он займется вами, а не мной. Полиция предложила вам защиту?
– Да понимаете, они сказали, что сейчас у них довольно много дел.
Желание наказать разлилось по Биэрду теплом, чем-то даже похожим на любовь. Он сказал:
– Думаю, он намерен убить вас. На вашем месте я ходил бы с ножом, хотя ваша судьба не так уж меня волнует.
Несмотря на старания Биэрда, Олдос не выказывал страха перед Тарпином. Он ответил просто:
– Он меня не пугает, профессор.
– И полагаю, Патриция сказала ему, где вы работаете… то есть работали.
Хладнокровие молодого человека вмиг улетучилось. Он опять был просителем, над которым нависла угроза увольнения.
– Но послушайте, профессор Биэрд. Это уже чересчур. Давайте вернемся к центральному вопросу. Рациональность…
– Спать с женой начальника, – сказал Биэрд, – глубоко иррационально.
– Все гораздо глубже, правда. Я был глуп, я знаю, мне еще многому надо научиться. Но я говорю… я говорю о субстрате логики, без которой невозможны…
Биэрд громко рассмеялся. Субстрате! Олдос походил сейчас на шахматиста, который отчаянно пытается вырваться из матовой сети. Биэрд не мог вспомнить конкретного случая, но он сам бывал в таком положении, наверное, перед разгневанной женой, когда последнее оправдание отметено, и тогда, в порыве внезапного вдохновения, блестящим умственным финтом, ходом коня в одиннадцатом измерении, он вырывался из плоского мира общепринятой игры. Да, он уважал субстрат всемогущей логики. Он продолжал слушать. Олдос взволнованно говорил:
– Три недели назад я случайно подслушал, как вы говорили кому-то из нашей группы, что, не считая общей теории относительности, уравнение Дирака – самый красивый артефакт за всю историю нашей цивилизации. Я не согласен. Вы себя умаляете. Ничто не может сравниться с Сопряжением, раскрывшим природу фотоэлектричества, – ни по изяществу, ни по глубине проникновения, профессор Биэрд. Все благоговеют перед ним. Но никто не взглянул на него с точки зрения прикладной науки и критических изменений климата. А я задумался, я увидел его потенциал в отношении фотосинтеза. По сути, никто не понимает в деталях, как работает растение, хотя делают вид, что понимают. Никто не понимает, каким образом фотоны преобразуются в химическую энергию с такой эффективностью. Классическая физика не может этого объяснить. Разговоры об электронном переносе – вздор, они ничего не объясняют. Как обычный лист передает энергию из одной молекулярной системы в другую, это нельзя назвать ничем иным, как чудом. Но в том-то и дело: Сопряжение объясняет его. Квантовая когерентность – ключ к эффективности; понимаете, система опробует все энергетические каналы одновременно. И при том, в каком направлении развиваются нанотехнологии, с помощью новых материалов мы сможем скопировать эти процессы, научимся дешево расщеплять воду и хранить водород для домашних и промышленных нужд. Прекрасно. Но кто я? Никто. Я хочу показать вам мои наметки и знаю, когда вы их увидите, они вас увлекут. К вам прислушаются. Квантовая когерентность в фотосинтезе – не новость, но теперь мы знаем, где смотреть и на что. Вы могли бы руководить исследованиями, могли бы добыть финансирование для прототипа. Это слишком важно, упустить нельзя, это наше будущее, будущее всего мира на кону, поэтому мы не можем позволить себе быть врагами.
За последние дни Биэрд наслушался этих всемирных разговоров. Он неодобрительно относился к тому, что биология привлекает к себе на помощь квантовую физику. И питал необъяснимое предубеждение против физиков, ушедших в биологию, – Шредингера, Крика и им подобных, которые поверили, что их блестящий редукционизм увлечет всех. Зелень вообще – садоводство, загородные прогулки, протестующие экологи, фотосинтез, салаты – была не в его вкусе.
– Как давно вы спутались с моей женой?
Олдос вздохнул и как будто хотел возразить. Но потом опустил плечи и покорился.
– Приблизительно через месяц после того, как мы познакомились.
– После того, как
– Да, профессор. Вы уехали на ночь в Бирмингем или в Манчестер. Я заехал по дороге домой, узнать не нуждается ли в чем-нибудь Патриция.
– И она нуждалась.
Опять угодливость деревенского арендатора.
– Честное слово, профессор Биэрд. Я не имел видов на вашу жену. Это не мой круг. Да у меня и круга-то нет. Она предложила мне зайти, потом остаться поужинать – так это и началось. Позже она рассказала мне, что между вами все кончено, и я вроде как убедил себя, что вы… мм…
– Не буду против?
Биэрд и так это знал, но его разозлило, хуже того – уязвило, что он вторично услышал, на этот раз от Олдоса, что Патриция считает их брак распавшимся. С конца лета она живет с Олдосом, не с Тарпином. Или с обоими. Однажды августовским вечером дураковатый физик появился на ее пороге, и она обрадовалась случаю еще раз наказать мужа.
– Вам когда-нибудь объясняли, до какой степени вы наивны?
Молодой человек с радостью ухватился за это слово.
– Да-да, я наивен, профессор Биэрд. Наивен потому, что не бываю на людях, никуда не хожу. Я приезжаю домой и работаю в дядиной мастерской, у него в саду, часто до рассвета. Я всегда так жил. Но моя работа в вашем распоряжении. Я собираю для вас папку. Для вас, больше ни для кого. Пожалуйста, скажите, что прочтете ее. Это очень важно.
До сих пор они разговаривали на расстоянии нескольких шагов. Олдос стоял около дивана, сцепив перед собой руки, словно обороняясь от грозящей судьбы или боясь, что распахнется на нем халат Биэрда. Биэрд стал отступать. Ему надоело слушать Олдоса, хотелось побыть одному. Он сказал:
– Теперь можете уходить. Завтра я буду в Центре и жду вас в кабинете Брейби в одиннадцать.
Биэрд пошел прочь, а Олдос взмолился, чуть ли не криком:
– Никто не возьмет меня на работу. Вы же понимаете! Такое важное дело нельзя мешать с личной местью.
Дойдя до двери гостиной, Биэрд обернулся и сказал:
– Прежде чем уйдете, приберите за собой в передней.
– Профессор Биэрд!
Олдос бросился к нему с простертыми руками, отрицательно мотая головой, раскрыв зубастый рот, и, вероятно, намеревался упасть в ноги Биэрду и молить о пощаде. Он наверняка бы ее получил – Биэрд не собирался оповещать о своем унижении Джока Брейби и, следовательно, весь Центр. Шефа предал и выставил идиотом один из «хвостов». Но Олдос так и не добежал до Биэрда, он успел сделать всего два шага. На лакированном полу его поджидала шкура белого медведя. Когда правая нога опустилась на спину медведя, тот прыгнул вперед с оскаленной пастью, хватая желтыми зубами воздух. Ноги Олдоса взлетели перед ним, на миг его длинная фигура вытянулась в воздухе горизонтально, потом ноги поднялись еще выше, и, хотя руки инстинктивно пошли вниз, чтобы смягчить падение, раньше всего он ударился затылком – не о пол и не о край стеклянного стола, а о его закругленный угол, тупо воткнувшийся в шею под самым черепом.
В комнате повисла удушающая тишина; прошло несколько секунд.
– Нет, нет, только не это, – бормотал Биэрд, возвращаясь от двери.
Олдос лежал, вытянувшись, как будто его уложили так в похоронном бюро, руки были чуть-чуть отодвинуты от тела, глаза открыты, рот тоже, халат целомудренно запахнут. Под головой образовался
